Человек с острова Льюис

Мэй Питер

Питер взглянул на меня. Я едва заметно кивнул.

— Да, сэр, — хором сказали мы.

Иногда мы с Питером читали мысли друг друга. Если я думал за двоих.

Затем нас проводили в кабинет кастелянши. Это была незамужняя женщина средних лет. До сих пор помню ее рот с опущенными уголками и потухшие глаза в окружении глубоких теней. Никогда нельзя было понять, о чем она думает. Казалось, у нее всегда плохое настроение — даже если она улыбалась, что случалось крайне редко, уголки рта все равно оставались опущены.

Нам пришлось целую вечность стоять перед ее столом. Вначале она заводила дела на нас с Питером, потом

велела раздеться. Мой брат отнесся к этому спокойно, а мне было неловко. Кроме того, я боялся, что у меня случится эрекция. Конечно, в кастелянше не было совершенно ничего сексуального. Но ведь заранее не знаешь, когда это с тобой случится! Кастелянша осмотрела нас обоих в поисках особых примет, потом принялась искать в волосах гнид. Ничего не нашла, но сказала, что волосы у нас слишком длинные, и придется их постричь. Потом короткие толстые пальцы, от которых во рту было горько, как от антисептика, ощупали наши десны и зубы. Как будто мы были животными, которых привезли на рынок.

Я хорошо помню, как мы шли в ванную. Раздетые, со стопками сложенной одежды в руках, спотыкаясь от тычков в спину. Не знаю, где в этот день были другие дети. Наверное, в школе. Но я рад, что нас никто не видел. Это было унизительно. В большую цинковую ванну налили шесть дюймов едва теплой воды. Мы сели в ванну вдвоем и тщательно намылились карболовым мылом под пристальным взглядом кастелянши. Больше в Дине я никогда не делил ванну всего с одним человеком. Все мылись раз в неделю, в одну ванну садилось четыре человека, а воды полагалось столько же. В тот день нам очень повезло.

Спальня мальчиков находилась в восточном крыле, на втором этаже. Ряды кроватей стояли вдоль противоположных стен длинного зала. В его торцах были высокие арочные окна, а в наружной стене прорублены меньшие, четырехугольные. Когда пришла весна, спальню заполнило яркое, теплое солнце. Но сейчас комната казалась очень мрачной. Нам с Питером выделили кровати, стоявшие рядом в дальнем конце спальни. Пока мы шли между кроватями, я заметил, что все они аккуратно заправлены, и в ногах каждой лежит небольшой джутовый мешок. Между нашими кроватями стоял чемодан, а поверх него лежали два мешка — для нас с Питером. Ни тумбочек, ни комодов здесь не было. Как я вскоре выяснил, иметь личные вещи — и сохранять связь с прошлым — здесь считалось нежелательным.

Мистер Андерсон зашел в спальню вслед за нами.

— Можете переложить вещи из чемодана в мешки, — сообщил он. — Эти мешки должны все время находиться в ногах ваших кроватей. Понятно?

— Да, сэр.

Кто-то аккуратно сложил все наши вещи. Я отделил свою одежду от вещей Питера и заполнил мешки. Питер какое-то время сидел на кровати, рассматривая единственную вещь, которая осталась от отца — альбом с сигаретными пачками. Такие альбомы делали для марок, но отец на каждую страницу клеил картинки с пачек сигарет. У некоторых были странные названия — «Палочка радости», «Летящее облако», «Мятный джулеп». На всех яркие картинки — молодые мужчины и женщины радостно дымят, во рту у них набитые табаком трубочки, которые непременно их убьют. На самом деле альбом был мой, но я с радостью отдал его брату. Он готов был рассматривать его не переставая. Я никогда его не спрашивал, но, думаю, так он чувствовал прямую связь с нашим отцом. А вот я гораздо сильнее ощущал связь с матерью. Кольцо, которое она отдала мне, я был готов

защищать ценой своей жизни. Никто не знал, что оно у меня, даже Питер. Ему нельзя было доверить секрет — он немедленно разболтал бы всем. Я был уверен, что такую вещь постараются украсть или отобрать у меня, и хранил его в свернутых носках.

Столовая находилась на первом этаже. Там мы и встретили остальных обитателей Дина, когда они вернулись из школы. В то время их было человек пятьдесят или чуть больше. Мальчики жили в восточном крыле, девочки — в западном. Конечно, мы вызвали всеобщий интерес. Наивные новички, домашние дети, да к тому же католики! Остальные-то — сироты со стажем, если можно так сказать. Откуда-то все узнали, что мы католики, и это провело невидимую черту между нами и остальными. Никто не хотел говорить с нами. Кроме Кэтрин.

Она тогда была настоящим сорванцом. Короткие каштановые волосы, белая блузка под темнозеленым пуловером, серая юбка в складку, серые носки гармошкой вокруг щиколоток и тяжелые черные ботинки. Мне в ту пору было примерно пятнадцать, а Кэтрин на год меньше. Но я заметил, что у нее уже довольно большая грудь. Впрочем, ничего женственного в Кэтрин не было. Она любила ругаться, у нее была невероятно нахальная улыбка, и она никому не давала спуску, даже старшим мальчикам. Мы должны были носить галстуки как часть школьной формы. Но в тот день свой она уже сняла, и в вырезе блузки у нее виднелся медальон со Святым Христофором на серебряной цепочке.

— Вы паписты, да? — сразу спросила она.

Я поправил:

— Католики.

— Ну, я и сказала — паписты. Меня зовут Кэтрин. Пошли, я вам покажу, что тут и как.

И мы пошли за ней к столу, взяли деревянные подносы и встали в очередь у кухонного окошка, чтобы получить порцию ужина.

— Еда — дерьмо, — шепотом наставляла нас Кэтрин. — Но вы не переживайте. У меня есть тетка, она присылает мне еду. Наверное, чтоб не чувствовать вины. Тут многие на самом деле не сироты — просто из неполных семей. И многим присылают еду. Только ее надо быстро есть, а то эти черти все заберут, — она таинственно улыбнулась и прошептала:

— Ночью мы пируем на крыше.

Насчет еды Кэтрин была права. Она подвела нас к столу, и мы сидели среди общего шума, прихлебывая жидкий безвкусный овощной суп, а потом вылавливая кусочки зеленой картошки и жесткого мяса, плавающие в жире. Я почувствовал, что настроение у меня портится. Кэтрин только ухмыльнулась:

— Не переживайте. Я тоже папистка. Католиков тут не любят, так что надолго мы не задержимся. Святоши могут приехать за нами в любой момент.

Не знаю, как долго она успокаивала себя этой фразой. Прошел еще год, прежде чем случай на мосту привел в наши стены священника.

В школе папистов тоже не любили. Деревенская школа располагалась в строгом здании из серого гранита и песчаника с высокими арочными окнами. В башне находился колокол, который звал нас на уроки. Ниже башни был выбит в камне герб попечительского совета школы, а под ним — дама в длинных одеждах, которая рассказывает ученику о чудесах света. Когда я смотрел на этого ученика — или ученицу? — в юбке, с короткими волосами, я всегда думал о Кэтрин. Хотя создатель изображения, скорее всего, имел в виду мальчика времен античности. Под всем этим красовалась дата: 1875.