Человек с острова Льюис

Мэй Питер

Поскольку мы были католиками, нас не пускали на утренние собрания. Это была исключительно протестантская традиция. Не то чтобы я огорчался. К Богу я пришел гораздо позднее, и, как ни странно, это был протестантский Бог. Но мы должны были стоять на площадке возле школы в любую погоду до самого конца собрания. Нас, промокших до нитки, часто пускали в здание, где мы сидели в холодном классе, стуча зубами. Не понимаю, как мы живы остались. Что еще хуже, мы были из Дина, и это отделяло нас от остальных. После уроков все могли побегать на улице или пойти домой, где их ждали родители, братья и сестры. Мы же строились парами под свист и улюлюканье других детей и отправлялись в приют, где еще два часа сидели в тишине, делая домашнее задание. Относительно свободно мы себя чувствовали только за едой. Да еще перед сном нам давали немного свободного времени, а потом загоняли в холодные темные спальни. Зимой эти часы занимал мистер Андерсон своими уроками шотландских танцев. Удивительно,

но танцы были его страстью. К рождественскому балу мы все должны были уметь танцевать па-де-ба и рилы. А вот летом слишком светло, чтобы заснуть по сигналу отбоя. В июне в одиннадцать вечера на улице было еще светло как днем. Я просто не мог лежать в кровати, зная, что в мире вокруг полно приключений. Очень быстро я нашел черную лестницу, которая вела с первого этажа восточного крыла в погреб. Там я мог отпереть дверь в задней части здания и выйти в надвигающийся сумрак. Перейдя на бег, я очень быстро оказывался под защитой деревьев, росших вдоль границы территории приюта. Оттуда я мог идти куда хотел. Правда, я никогда не уходил далеко. Я всегда был один. Питер быстро засыпал, а другие, если и видели, что я ухожу, никак этого не показывали.

Впрочем, такие одиночные выходы я совершал всего три-четыре раза. Все закончилось в тот вечер, когда я обнаружил кладбище. Было уже поздно: когда я выскользнул из спальни, сумерки уступили место темноте. У двери я остановился и прислушался. Кто-то из мальчиков тихо похрапывал — словно кошка урчала. Один из младших говорил во сне, без умолку рассказывал о своих тайных страхах. Спускаясь в темноту, я чувствовал, как от лестницы поднимается холод. В погребе было темно и влажно, там стоял какой-то кислый запах. Я так и не узнал, что там держали, потому что боялся задерживаться. Задвижка на двери немного покапризничала, но открылась, и я вышел. Осмотрелся, потом рванул с места вперед и бежал, пока не оказался под защитой деревьев. Обычно я переваливал холм и спускался к деревне. Там фонари отражались в реке. Когда-то в этом месте вращались колеса больше десятка мельниц. Сейчас там было тихо и пусто, только мерцали огоньки в нескольких окнах. По обоим берегам реки круто поднимались деревья и дома. Футах в ста над рекой протянулся мост. Однако сегодня в поисках чего-нибудь нового я повернул в другую сторону — и вскоре обнаружил металлические ворота в высокой стене, охватывающей сад с востока. Из окон Дина этого места не было видно за высокими деревьями. Я даже не подозревал, что здесь есть кладбище! Открывая ворота, я чувствовал себя Алисой, уходящей в Зазеркалье. С той только разницей, что я уходил из мира живых в мир мертвых.

Влево и вправо уходили целые улицы надгробных плит, над ними клонились плакучие ивы. По левую руку от меня лежала Фрэнсис Джеффри, умершая 26 января 1850 года в возрасте семидесяти семи лет. Не знаю, почему, но эти имена отпечатались у меня в памяти так же четко, как были вырезаны на могильных камнях. Дэниэл Джон Камминг, его жена Элизабет и их сын Алан. Я позавидовал им: они были вместе при жизни и остались вместе после смерти. Моя мать похоронена неизвестно где, а кости отца покоятся на дне моря.

На одном участке стены могильные плиты были вмурованы прямо в ее толщу. Перед ними находились ухоженные травяные прямоугольники, а у самого подножия стены рос папоротник. До сих пор не понимаю, как я не боялся. Мальчик, один, в темноте, на кладбище… И все же мне казалось, что живые могут причинить мне куда больше вреда, чем мертвые. И я уверен, что казалось мне правильно.

Я шел по дорожке из известняка. По обе стороны от нее теснились кресты и могильные камни. Небо было ясное, луна уже вышла, и все было отлично видно. Я двинулся по изгибу тропинки к югу, когда какой-то шум заставил меня остановиться. Сейчас сложно сказать, что же я тогда услышал; наверное, какой-то глухой стук, потом шуршание в траве где-то слева. И чей-то кашель. Говорят, лисы издают звук, очень похожий на человеческий кашель. Возможно, я слышал именно это. Но вот кашель раздался снова, а затем в тени деревьев что-то задвигалось — что-то гораздо крупнее лисы. Я замер. Снова стук — и я пустился бежать. Пятна тени и света чередовались, лунное сияние слепило. Может, мне просто показалось, но я услышал шаги за спиной. Воздух стал очень холодным, и пот охлаждал мое разгоряченное лицо. Я не понимал, где я и как вернуться к воротам. Споткнулся и упал на бегу, ободрал колени, вскочил и кинулся в сторону, по траве. И вот я скрылся в сумраке за высоким надгробием, увенчанным каменным крестом. Я пытался задержать дыхание, чтобы не шуметь. Но сердце мое стучало прямо в ушах, а легкие жадно втягивали кислород, чтобы быстро выдохнуть и набрать новую порцию. Я весь дрожал. Однако шагов преследователя не было слышно. Я начал успокаиваться и ругать свое неуемное воображение… И тут чьи-то ноги захрустели по гравию. Я едва удержался от крика.

Я осторожно выглянул из-за креста и увидел, как по тропинке ковыляет человек, подволакивая левую ногу. Еще несколько шагов — и он вышел из тени огромного бука под яркий лунный свет. Тогда я смог разглядеть

его. Лицо мужчины было бледным, скорее даже белым — как у мамы в тот день, когда она сказала нам, что отец погиб. Глаза терялись во впадинах под выдающимися вперед надбровными дугами. Казалось, глазницы его пусты. Одет он был в рваные брюки, потрепанный пиджак и серую рубаху с расстегнутым воротником. На левой руке мужчины болтался мешок с пожитками. Бродяга, ищущий ночлега в гостях у мертвецов? Я не знал, да и не хотел знать. Я просто дождался, пока он пошаркает дальше своей дорогой, вышел из-за надгробия и, наконец, увидел, что за имя было на нем выбито. И волосы у меня встали дыбом.

Мэри Элизабет Макбрайд.

Имя моей матери. Конечно, я знал, что здесь лежит не она — этому надгробию было почти двести лет. Но я не мог отделаться от ощущения, что именно мама помогла мне спрятаться в ту ночь. Она взяла с меня обещание присматривать за братом, но за мной присматривала сама.

Я повернулся и побежал в ту сторону, откуда пришел, и сердце мое стучало о ребра. Но вот наконец впереди показались черные металлические ворота. Я проскользнул в них и кинулся по асфальтовой дорожке к задней двери Дина. Наверное, впервые в жизни я был рад, что вернулся туда. В спальне я долго лежал в своей постели и дрожал. Наконец меня сморил сон, но в какой-то момент меня разбудил Питер. Он наклонился надо мной. Я хорошо его видел, потому что он попал в прямоугольник лунного света, падавшего из окна. Питер касался моего лица, и в глазах его была тревога.

— Джон! — шептал он. — Джонни! Почему ты плачешь?

Это Алекс Карри был виноват в том, что сборище на крыше закончилось катастрофой. Он был старше остальных и пробыл в Дине дольше всех. Грубый парень, он вымахал ростом с мистера Андерсона и был не слабее его физически. Старожилы говорили, Алекс всегда был бунтарем, и его пороли чаще, чем любого другого мальчика. За последние три года он сильно вырос, и теперь его сила вполне отвечала бунтарской натуре. Думаю, мистера Андерсона это очень беспокоило. Алекс отказывался стричь свои густые черные волосы и отрастил из них подобие прически Элвиса Пресли. Думаю, именно тогда мы впервые узнали о том, кто такой Элвис. О внешнем мире мы имели очень слабое представление. Пороть Алекса уже прекратили; поговаривали, что его отправят жить в студенческое общежитие. Для Дина он был уже слишком взрослый, и мистер Андерсон не мог с ним справиться.

Кэтрин подошла к нам за день до этого, заговорщически улыбаясь. На той неделе она и еще несколько девочек получили посылки. Следующей ночью на крыше должен состояться пир.

— А как подняться на крышу? — спросил я.

Она покачала головой, дивясь моей неосведомленности:

— Лестницы на крышу есть и в вашем крыле, и в нашем. Посмотри с вашей стороны. На лестничной площадке дверь, а за ней — узкая деревянная лесенка. Дверь никогда не запирают. На крыше совсем не опасно, если держаться подальше от края. Только там мальчики и девочки могут встречаться так, чтобы чертовы служители не видели, — Кэтрин сладострастно улыбнулась. — Бывает очень интересно.

Я почувствовал напряжение в паху. Мастурбировать я давно научился, но до сих пор даже ни разу не целовался. А то, как Кэтрин на меня смотрела, можно было истолковать только одним образом.

Весь следующий день я едва мог сдержать волнение. Уроки тянулись медленно, и к концу дня я не мог вспомнить ни слова из объяснений учителей. За ужином никто не наедался — все хотели к полуночи нагулять аппетит. Впрочем, на полночный пир были приглашены не все обитатели Дина. Кто-то был еще мал, кто-то слишком боялся. Но меня бы даже дикие звери не удержали. А Питер не умел бояться. Нас было человек десять — мальчиков, которые вышли на площадку лестницы незадолго до полуночи. Алекс Карри — впереди всех. Не знаю, как ему это удалось, но он где-то раздобыл пару дюжин бутылок светлого пива. Он раздал их остальным и велел нести на крышу. Я никогда не забуду, как мы выходили на широкое пространство крыши из узкого темного лестничного колодца. Крытую толем поверхность ярко освещала луна. На меня обрушилось чувство свободы. Ничего подобного я не ощущал даже во время своих одиноких прогулок. Мне хотелось поднять лицо к небу и закричать во все горло. Но я, конечно, этого не сделал.

Мы встретились посередине крыши, за большими часами, рядом с потолочным окном верхнего этажа. Девочки принесли еду, мальчики — пиво; мы сидели широким кругом и ели сыр, пироги и бисквиты, а джем доставали пальцами прямо из банок. Вначале мы говорили тихим шепотом. Но по мере того, как бутылки пива пустели, мы становились смелее и беспечнее. Я тогда первый раз пробовал алкоголь. Мне понравилось, как горькая жидкость пенится на губах, уносит прочь все заботы и запреты. Не помню, как я оказался рядом с Кэтрин. Мы сидели бок о бок, подобрав ноги, касаясь друг друга плечами. Я чувствовал тепло ее тела через джемпер, а ее запах… Я мог бы вдыхать его вечно. Понятия не имею, откуда он брался, но этот тонкий аромат сопровождал Кэтрин всегда и везде. Возможно, так пахли ее духи или мыло; может быть, их присылала ей тетка. Этот запах всегда возбуждал меня.