Человек
Шрифт:
— Ты прав, сосед! — крикнул Хлебов. — В нашем доме никогда тараканов не было, а когда приехали Крошкины….
— Это иллюзия, Глеб, они были.
— Нет. Их не было. Неужели ты забыл?
— Они были. Были, но только их держали в узде. Пока не приехали неряшливые жильцы. Их побеждал моральный тонус. Они были, но не смели высовываться. Они не чувствовали себя хозяевами в нашем доме. В нашем доме энергетический плюс, людей порядочных побеждал. И вот приехали ублюдки, и в доме изменилась энергетическая ситуация. Быдла в подъезде стало жить больше, тараканы почувствовали себя хозяевами. Они же чувствуют то, что люди не чувствуют. И они просто осмелели. «Ну, кто такой актер
— Да, да. Ты прав, сосед, — сказал Хлебов, — я даже догадываюсь, кто эта матка.
Ошарашенный своей догадкой, Глеб лег в постель и мгновенно заснул, а когда проснулся, то так и не смог себе точно ответить, сон ли это был или все случилось наяву.
Старинные часы ходили и за ночь били, должно быть, не раз, вот только боя он их не слышал. Возможно, так крепко спал. На всякий случай, занавесив зеркало старым покрывалом, он стал собираться в театр на репетицию.
8
Прусаков на репетиции был в ударе. Репетировали на сцене. В помощь себе и Хлебову, Фридрих Фридрихович позвал приму их театра Веронику Ведмицкую. Жену директора театра Ариэля Зингера, глядя на которую Глеб всегда дрожал от благоговения. Она не была задействована в спектакле, но Прусаков, попросив помочь, заставил ее делать такое, что у Хлебова, от увиденного, волосы встали дыбом. Прусаков обладал над ней какой-то загадочной, какой-то даже мистической властью. Репетиция проходила за гранью дозволенного. Всем наблюдавшим было неловко. Стало неловко и самой Веронике. Она покраснела, чего с ней никогда не случалось, и попросилась в гримуборную.
— Спасибо за помощь, — сказал Фридрих Фридрихович в спину уходящей со сцены Ведмицкой и, обращаясь к Хлебову, спросил:
— Ну, как?
— Что «как»? — растерянно, вопросом на вопрос, ответил Глеб.
— Я говорю, хороша стерва?
— А-а, это. Да. Хороша.
— Не успел с ней еще переспать?
— Нет. Что Вы, как можно.
— А вот я уже успел, — во всеуслышание заявил Прусаков.
Хлебов молчал, не зная, что на это ответить, как вести себя в данной ситуации. То ли хвалить, восхищаться успехами Прусакова, то ли предупредить, что всех счастливых обладателей прекрасного тела Вероники ее муж, взашей, с позором изгонял из театра.
Возникшую неловкую тишину нарушил Фридрих Фридрихович.
— Что ты, Глеб, меня все на «Вы» да на «Вы». Надо будет нам с тобой на брудершафт выпить. Постой, а что если прямо сегодня. Ты как? У тебя сегодня вечером есть спектакль?
— Нет.
— Заметано. Не будем откладывать, я тебя приглашаю.
— Куда?
— Да хотя бы в кафе напротив. Ну, в то, что через дорогу.
— Там дорого.
— Я угощаю.
В кафе и Хлебов и Прусаков очень сильно напились. Говорили о театре, о пьесе, о Веронике Ведмицкой.
— Эх, сейчас бы завалиться куда-нибудь, — стал мечтать Прусаков.
— Да-а, — рассеянно поддержал его в этом Глеб.
— Постой. Я из другого города и в театре вашем человек новый, никого не знаю. Но ты же…. Давай, сообрази, к кому бы можно было бы сейчас зайти посидеть. Просто посидеть, поговорить, так сказать, продолжить. Лучше, чтобы знакомым
— Можно к Еве Войцеховской зайти. Она совсем рядом живет, — предложил Глеб, и Прусаков согласился.
Купили конфет, бутылку шампанского, бутылку водки и «завалились» к Еве.
Ева не ожидала столь позднего визита, но очень скоро собрала на стол, включила музыку, переоделась, причепурилась, и «праздник» продолжился.
— Ты меня, Глеб, недолюбливаешь, — сказал за столом Фридрих Фридрихович, — а без взаимной любви ничего хорошего не получится. Нам надо друг друга любить. Давай выпьем.
И выпили. После этого, не зная, что Ева является невестой Глеба, Прусаков стал вести себя с ней очень свободно. То есть ухаживать. И, к удивлению Глеба, Ева позволяла Прусакову это делать, то есть ухаживания, как ему казалось, принимались с благосклонностью. Глеб понял, что тараканизм побеждает, побеждает везде, на всех фронтах. И в быту, и на службе, и даже в личной жизни.
Прусаков тем временем разошелся. Он вспомнил, что он режиссер и стал с Евой разыгрывать этюд. Так сказать, стал помогать ей по работе.
— Давайте, Ева, прямо здесь и сейчас, прямо за столом, сыграем что-нибудь. Вот, все бросьте, отложите свою вилку в сторону и не улыбайтесь, дело серьезное.
Ева вопросительно смотрела то на Прусакова, то на Хлебова. Фридрих Фридрихович напирал на нее своими предложениями «порепетировать», а Глеб сидел и угрюмо молчал.
— Нет, я серьезно, Ева, — говорил Прусаков, — сыграйте мне, пожалуйста, огурец. Ну, пожалуйста. Ну, представьте себя… Вы же актриса, вы профессиональный человек. Я же не требую немедленного результата. Я говорю, Евочка, я не хочу, чтобы сразу что-то получилось. Не хочу. Главное, чтобы ты почувствовала себя огурцом. В первый раз не получится, просто попробуй. Нет, нет, нет, нет, Ева. Вот Вы сейчас руку за голову закинули. Вы выпендриваетесь. Вот Вы закройте глаза и представьте себе солнце. Вы на грядке. Нет, закройте, закройте глаза, расслабьтесь. О-о-о, Вам очень хорошо. Вы в своей искусственной среде, Вы прекрасны, Вы замечательны, Вы зеленая, пупырчатая. Вокруг Вас такие же, но Вы лучше всех. У вас есть центр. Вот отсюда, — Прусаков дотронулся до Евиной макушки, — растет.… Как его? Как называется?
— Хвостик, — сказал Глеб и громко икнул.
— Глеб, ты очень сильно пьян, — сказала Войцеховская, — Иди домой, проспись. Завтра поговорим.
— Вот оно как! — вырвалось у Хлебова.
— Да, именно так. А чего ты хотел? — говорила Ева совершенно незнакомым, чужим голосом. — Иди. Иди домой, выспись.
И Глеб пошел домой, про себя повторяя одну и ту же фразу: «Действительно. А чего я хотел?».
9
Дома Хлебова ждали тараканы, раковина с грязной посудой соседей Крошкиных и разговор с фантомом покойного Козырева.
Но все по порядку.
Тараканы на кухне были повсюду, и их было больше прежнего. Отрава их не брала, купленные и расставленные повсюду ловушки свои функции не выполняли. Глеб давил их спокойно, как будто выполняя привычную, рутинную работу. Раздавить удалось много. Возможно, тараканы были сонные, или все же отрава как-то на их здоровье повлияла, ходили они медленно, как пьяные.
На этой кровавой, убийственной ниве Глеб потрудился так, что устал, как после разгрузки вагона угля. Думал, что заснет сразу же, как только доберется до постели, но лег и не смог заснуть. Встал, включил свет и стоя у зеркала стал звать к себе в гости соседа Козырева. Фантом соседа Козырева без промедления явился.