Человек
Шрифт:
Ездил я на проспект Вернадского два года, кормил Машу и ее подруг, привозя с собой раз в неделю две огромные сумки с продуктами. Когда я приходил, вместо того, чтобы оставить влюбленных наедине, в ее маленькую общежитскую комнатёнку сбегались студенты со всего этажа. Голод не знает ни стыда, ни совести, ни элементарных правил приличия. «Кормилец пришел», — слышал я клич, разносившийся эхом в коридорах общежития.
А как закончила Маша Университет и как предложили работу в Париже, понимай «как увидела в высоком небе белых голубей», так сразу же «расправила крылья, вспорхнула и улетела». И остался я, как тот кот помойный, ни с чем. А ведь я с нее пылинки сдувал, прикоснуться боялся, хотел девственность ее сохранить,
И так стало жалко мне себя, горемычного, так тяжело, что вспомнил я детство, бабу Лизу и, говоря с ней, как с живой, стоящей напротив, спросил: «Баба Лиза, ответь мне. Правильно ли я сделал, что отпустил ее? Или нужно было съесть, мою голубку?».
И подул ветер, и почувствовал я на своей голове теплую руку моей милой и доброй нянечки. Руку, приглаживающую мои густые, непослушные волосы. И услышал я ее тихий голос.
— Умничка, — сказала она.
И поднял я голову в небо, интуитивно ища в нем Машу в образе птицы. И представьте, увидел в высоком синем небе белого голубя. И сразу стало тихо, умиротворенно у меня на душе. Я успокоился.
Город дембельской мечты
Когда призывник приходит на службу в армию, то первое время живет воспоминаниями о доме. Прослужив полгода, с головой погружается в армейские будни. Когда же срок службы подходит к концу, солдат начинает задумываться о том, кто встретит его на гражданке.
Поздней ночью в казарме беседовали старослужащие. Пили кофе и каждый расхваливал свой город, рассказывал о том, как сладко ему будет житься после демобилизации.
Мимо них проходил командировочный с другой части, определённый в роту на ночлег. Услышав, о чем они говорят, он тихо сказал:
— А у нас в городе, если девчонка приходит на танцы в трусах, с ней никто не танцует.
Сказал и прошел мимо. Должно быть, разделся и лег спать на отведенную ему койку.
Его никто не остановил, не поинтересовался, что это за город. Все сразу замолчали.
Каждый представил себе свой город с такой танцплощадкой и, конечно, себя на ней. Всем захотелось на танцы. Каждый ощутил, чего был лишен последние два года, и к чему предстояло вернуться. В мечтах своих они уже кружились, о чем красноречиво говорили их затуманенные взоры, направленные внутрь себя.
Да. Подарил командировочный им сладкие грезы.
Грёзы Азы Кисловой
Качаясь в гамаке и находясь в состоянии, между сном и бодрствованием, Аза Кислова вслух рассуждала:
— Что за удивительные люди, все эти мошенники, воры, убийцы, грабители, разбойники, шпионы, дезертиры, членовредители, хулиганы, расхитители государственной собственности, фальшивомонетчики, террористы, скупщики краденного, симулянты и спекулянты разных мастей. Сводники, самоубийцы, рецидивисты, растратчики, проститутки, отравители, порнографисты, пособники и подстрекатели, посредники и попрошайки.
Лица мужеского и женского пола, осуществляющие подлоги, подкупы, поджоги, подделку документов, погромы, оговоры, обвешивание и обмеривание.
Как прекрасно и весело должно быть живут насильники, наркоманы, многожёнцы, мародёры, лжесвидетели, контрабандисты, конвоиры и извращенцы.
Как хорошо клеветникам, калымщикам, и кобелям всех стран и континентов. Истязателям, изменникам, вымогателям, вредителям, бродягам, бандитам и алкоголикам.
Как интересно, должно быть, живут все эти люди, какая богатая впечатлениями, насыщенная у них жизнь.
А я, несчастная, вынуждена изучать этику, эстетику,
Не оторваться бы от жизни настоящей.
Достойно подражания
Коля Налимов утешал соседа Малькова, похоронившего мать на девяностом году. Тот не хотел утешаться.
— Понимаешь, — объяснял Мальков, своё нежелание, — мать конечно жалко, но она хоть пожила. А мне теперь в пятьдесят лет, что делать? Не смогу уже ни семьи завести, ни наследника родить.
— Нездоров? — поинтересовался Налимов.
— Здоров. Ещё, как здоров. А, что толку? Время-то упущено.
— Всё от тебя зависит. Люди и в девяносто лет сыновей делают. У казахов таким детям дают прозвище Токсанбай.
— Да. Может и у девяностолетнего дедушки родиться сын. Но только в том случае, если у него двадцатилетний сосед. Я привык своему опыту доверять, а рассказов за свои пятьдесят лет, знаешь сколько наслушался. У тебя, кстати, тоже отец старый. Тебе двадцать, ему шестьдесят. Если он лет двадцать ещё проживёт, то ты окажешься на моём месте. Вспомнишь тогда, как соседа морочил пустыми россказнями.
— Ты имеешь ввиду Гошу?
— Ну, да. Георгия Ивановича.
— Он мне не отец, а родной брат. Я ведь не Николай Георгиевич, а Николай Иванович. А отец наш, Иван Мелентиевич, умер восемнадцать лет назад, когда мне всего два годика было. А родил в девяносто. Так, что по казахски я Токсанбай.
— Не верю.
— Спроси Гошу, брата моего, которого за отца принял. История и в самом деле удивительная. И Гоша, возможно, постесняется рассказать. Да, и я бы умолчал, но коль скоро у тебя такое горе, а что хуже того, безверие в себя, слушай. Сначала на моей матери, Татьяне Горностаевой, женился брат, Георгий Иванович. Было ему тридцать девять, а ей двадцать пять. Отцу нашему было уже девяносто. Он носил длинную бороду, рубашку на выпуск, подпоясанную ремешком. Писатель Толстой, один в один. Да, к тому времени он слёг, ждал смерть с минуты на минуту и ни о чём другом, как о душе своей, рассуждать не хотел. Снохе свёкр очень понравился, она, как только увидела его беззастенчиво сказала: «Интересный вы мужчина, Иван Мелентьевич, рано вам о душе думать у вас ещё и земные дела не закончены.» И случилось чудо. Отец выздоровел, состриг бороду и сделал матери предложение руки и сердца. Решил увести жену не у чужого дяди, а у родного сына. И, что забавнее всего, получилось. Смех — смехом, шутки — шутками, но она вскоре от Ивана Мелентиевича забеременела. Меня вынашивала. Гоша запил, развёлся с ней, а отец записался. Прожили они душа в душу два года, мать при повторных родах умерла. Родила девочку, ребёнок месяц прожил и за ней отправился. Не смогли спасти. Вот после всего пережитого умер и отец на девяносто втором году, оставив меня на попечение старшему сыну. Гоша для меня няню нашёл, а потом на ней женился. Такая вот, почти неправдоподобная история. А ты в пятьдесят лет руки опустил. Ноешь, как баба: «Не успею пожить. Время упущено». Пока жив человек, у него всегда на всё есть время. Бери пример с отца моего.
Дошутился
— Сколько людей, столько и мнений, — говорил Василий Шутников своей жене. — По Гурджиеву, Луна — молодая планета и мы, то есть Земля, снабжаем ее своей энергией. Кормим ее и когда живем, и когда умираем. По Рериху, Луна — отжившая планета, и все то, что на Луне было растением, преобразившись после смерти, на Земле уже стало животным. А животные с Луны на Земле сделались людьми. Люди — ангелами и богами.