Человек
Шрифт:
Отвергнутый соискатель
Впервые, за полтора года, я побывал в гостях у Вари. Она жила в доме, над которым каждые полчаса пролетал самолет. Шли на посадку, на аэродром Внуково. Слыша гул над головой, я постоянно вздрагивал.
Ее отец был летчиком на пенсии, не мог удержаться, чтобы не комментировать:
— «Ил» шестьдесят второй пошел.
— Неужели
— Конечно, нельзя. Ненавижу, — отвечала она. — Что ты глупые вопросы задаешь? Выбирать же не приходится.
А отцу ее нравилось. Он пояснял:
— Двенадцать километров до аэродрома. Над нашим домом так низко пролетая, самолёт попадает прямо на полосу. Если на полминуты ошибется, то уже на полосу не попадет.
— Или на полметра, — зло пошутила Варя.
А, познакомился я с ней так. Ехал в автобусе. Смотрю, девушка письмо читает.
Спрашиваю:
— Ну, что? Как ему служится, с кем ему дружится?
— А, как вы узнали, что от него?
— Догадлив. Вас, как зовут?
— Варя. Варвара.
— А куда, Варвара, едете?
— В автомагазин.
— На работу наниматься?
— Да. С биржи труда направили. Я бухгалтер. С прежней работы рассчитали, пошла на биржу, там в этот магазин и направили. Но, в магазине уже место занято. Я просто штемпель поставлю, для биржи, и назад. Магазин этот найти еще надо.
— Я помогу. Вот только сумку с продуктами занесу домой и тотчас отведу вас туда, куда надо.
Забежал я в квартиру, из ванной вынес на балкон таз с замоченными неделю назад и уже закисшими, носками. Кое-как, прибрался в комнате, и к ней.
Дошли до магазина, поставила она там штемпель. А, потом я пригласил ее зайти, чайку попить. Откровенно говоря, думал, откажется. Но, она согласилась.
Полтора года безмятежно с ней жили, а теперь вдруг, под гул самолётов, сообщает, что со службы возвращается друг. Он, значит, друг, а я, выходит, не друг. Недруг, враг, которого надо отогнать от своих пределов. Да так, чтобы и в мыслях у него не было приближаться к «воротам» крепости. «Крепость» отныне стала недоступной.
В качестве утешения сказала:
— Как мы с ним распишемся, так я сразу тебе позвоню.
— Ты, — говорю, — перепутала. Я же не мать, не отец, чтобы подобным сообщением меня радовать. Я отвергнутый соискатель.
— Когда бы на самом деле соискал, то не был бы отвергнутым.
На том и распрощались.
Папина дочка
Яну Прутикову рожали в воду. «Водные роды» проходили дома, в ванной. Отец, Роберт Эмильевич, был инициатором и принимал в них самое действенное участие. Держал роженицу подмышки. Она должна была не лежать, не сидеть,
Он первым прикоснулся к родившейся дочери, что по его убеждению должно было направить жизнь новорожденной в лучшую сторону. Именно с момента прикосновения отца к ребенку все должно было пойти правильно, по-другому, не так, как у всех.
Подразумевалось, что у всех неправильно.
Как только Яна подросла, Роберт Эмильевич определил ее в музыкальную школу. Записал на бальные танцы. Стал водить на каток, обучать фигурному катанию. Вершиной отцовской заботы о ребенке, стал детский хор.
На счет хора, у Роберта Эмильевича, была своя, особая идея.
— Каждый человек, — повторял он ежедневно Яне, — для того, чтобы стать личностью, должен петь в хоре. Без этого никак. Без этого невозможно.
К слову, себя он считал высоконравственной, высокоинтеллектуальной личностью, но в хоре никогда не пел и петь не стремился.
Роберт Эмильевич возил Яну на фестиваль бардовской песни. Ходил с ней в Большой театр и, не забывал ругать за неуспеваемость. И за то, что та вдруг стала грызть ногти.
А у Яны был обыкновенный невроз, за неврозом последовала неврастения, за ней психозы и психопатия, вылившаяся в попытку свести счеты с жизнью. Только после того, как Яну увезли в больницу, Роберт Эмильевич от нее на время отстал.
Без дочери он не находил себе места. Некого было жизни учить, кроме Яны, его никто не слушал. За семнадцать лет, с момента ее рождения, он ни дня, ни ночи, ни часа, ни минуты не мог прожить без нее. Его трясло крупной дрожью, он впервые за сорок лет выпил водки.
Все то время, пока Яна лежала в больнице, он пил. А как только ее выписали, он кинулся к ней и не узнал своего ребенка. Он хотел было взяться за нее с удвоенной силой, но не получилось. Дочка из больницы вышла другой. Это была не девочка Яна, которую он знал, а созревшая и закалившаяся в страданиях женщина.
Когда Роберт Эмильевич, отбросив бутылку в сторону, подошел к ней с набором привычных отмычек, то сначала даже и не разобрал того, что она ему сказала.
После того, как Яна повторила сказанное и подтвердила ему это словами: «Ты не ослышался», Роберт Эмильевич, находясь в замешательстве, смог произнести только одно:
— Вы ругаетесь, как грузчик.
Затем были вопли:
— Они испортили мне ребенка! Это не Яночка, это Иуда в юбке! Это предатель! Это помойка!
И много других, подобных слов выкрикивал Роберт Эмильевич на территории больницы.
То, что Яна давно уже была не ребенком, этого он и знать не хотел. Не хотел он признавать очевидного, что Яна росла, развивалась, умнела. На самом деле дочка ему не как личность была нужна, а как кукла — марионетка, которой можно было бы постоянно управлять, дергая за ниточки.