Человек
Шрифт:
— Дуня, Дуся, душенька, — говорил я ей, — у кого их не было? Все прощаю. С тем условием, однако, что впредь того, за что сейчас стыдно, делать не станете. Договорились?
— Договорились. — Ответила благодарная Дуняша, и кинулась мне на шею.
И жили мы с Фиалкиной душа в душу долгие три дня, а потом она опять совершила то, за что ей стало стыдно. Она опять захотела покаяться. Затем снова и снова.
Я понял, что это у нее такая форма общения с противоположным полом. Сначала покается, изольет душу, наплачется вдоволь. А после этого кидается в жаркие объятия, осыпает поцелуями, наслаждается минутой прощения.
На десятом «покаянии» я не выдержал, сказал ей следующее:
— Знаете, Евдокия, а ведь получается так, что я вас обманул.
Она решила,
— Я предложил вам дружбу, — продолжал я начатую речь, — в надежде на то, что со временем эта дружба перерастет в любовь, а наши отношения станут серьезными. Так вот. Вынужден констатировать, что отношения никогда серьезными не станут. В любовь дружба не переросла. Да, и дружбу, которую я обещал сохранить в любом случае, ее основы, так сказать, вы всячески разрушили. Вот и выходит, что не остаться нам с вами даже друзьями.
— Ты меня так и не понял, — сказала Евдокия. — А намерения у меня были хорошие.
— По делам о человеке судят, а не по намерениям. Намерения, возможно, и были хорошие, а поступки — самые отвратительные. И рискну предположить, что намерения, раз от раза становились все лучше и лучше, потому что поступки все гаже и страшнее. Боюсь, что если станем продолжать встречаться, то однажды услышу: «Прости меня, я человека убила».
Конечно, это я виноват, что бурная река наших взаимоотношений нашла для себя такое русло. Я проморгал момент, когда вино сделалось уксусом. Поэтому именно я, все это и должен остановить, прервав отношения раз и навсегда. Знаю точно, что это пойдет на пользу, как мне, так и вам.
Так и расстались.
Обнимающая дерева
Я подошёл к миловидной девушке, обнимающей дерево, и спросил:
— Как звать тебя?
— Люба Кофейникова, родом с Иванова. Ткачихой была, вышла замуж в Москву.
— А где муж твой?
— Я с двадцати двух лет вдова.
— Муж погиб?
— Зачем погиб? Сам повесился. Я как узнала, перекрестилась от радости.
— Он, что? Обижал тебя? Бил?
— Я сама его обижала.
— Не любила, значит?
— А, кто ж по любви замуж идет? Только дуры одни.
— Ты, хоть ешь что-нибудь? Тебя в обнимку с деревьями только и вижу. И утром, и днем, и вечером.
— Я готовить умею, но не люблю.
— Тебе, может, жить негде?
— Есть где. Не переживай. Бабка рядом тут живет. Только у нее грязь, и я лучше на асфальте буду спать, чем у нее.
Складывалось впечатление, что Люба даже и на асфальте не спала. А спала стоя, как это делают лошади и слоны.
Спала, обнимая деревья во дворе. Не было во дворе дерева, в обнимку с которым я бы ее не видел. Иногда она их целовала, гладила. Случалось, прижималась к ним со страстью, что-то нашептывая. Они, должно быть, с ней разговаривали.
Интересная была девушка. Своеобразная.
Обращение
Широк путь зде и угодный сласти
творити, но горько будет в последний
день, егда душа от тела разлучатися
будет: блюдися от сих, человече,
Царствия ради Божия.
(Канон покаянный ко Господу
Нашему. Глас 6, песня 4.)
История эта произошла в 1991 году, в то переломное время, когда коммунистическая партия теряла могущество и из-под ног её бессменных руководителей уходила земля. В эти, самые грозные для партии, дни пришёл в органы внутренних дел молодой человек, который сразу же изъявил желание вступить в КПСС. Не смотря на рекомендации старших товарищей, коммунистов (бюрократия была и будет всегда), первичная партийная организация запросила на молодого человека характеристику с прежнего места работы. Прежним же местом работы оказался мужской монастырь. Именно в нём жил и трудился в должности
На следующий день она была в руках у замполита.
«Раб Божий Вениамин Сурков, сын Суркова Владимира, — читал вслух майор Остапчук, — потеряв страх Божий, усомнился в святых догматах Веры Православной. Отчаявшись в Божием милосердии, забыл о служении и молитвах и перестал посещать церковные богослужения. Позабыв о главном, о приготовлении к вечности и ответу пред Богом, предавался суете, лени, беспечности и удовольствиям. Позабыв о том, что на первом месте должен быть Бог, занимался собиранием денег, приобретением имущества, стремился обращать на себя внимание, играть первую роль. Ведя обыкновенные житейские разговоры, Раб Божий Вениамин Сурков, сын Суркова Владимира, без благоговения и с легкомысленностью, употреблял имя Божие, и что ещё хуже, обращал святыню в шутку. В припадке ожесточения, злобы и отчаяния позволял себе дерзко роптать на Бога и хулить требования Матери — Церкви. Вместо праздничных богослужений проводил время на каком-либо увеселении, где нет речи о Боге, где нет молитвы, коей надлежит встречать праздничный день. Нарушал святые посты, упивался спиртными напитками, отвлекал людей от посещения церкви. Сожительствовал с лицом другого пола, находясь с ним в плотских отношениях без церковного брака. Осквернялся, допуская себе предаваться нечистым и развратным мыслям и вожделениям, рассуждая об оных вслух. Присваивал чужую собственность прямым и косвенным образом (обманом, хитростями, комбинациями). Клеветал на ближних, осуждал других, злословил, поносил их как за действительные пороки, так и за кажущиеся. Любил слушать о ком-либо дурную молву, а потом охотно разносил её, увлекаясь сплетнями, пересудами, празднословием…»
Оторвавшись от чтения характеристики, замполит ободряюще подмигнул, упавшему духом, Суркову и сказал:
— Считай, что ты уже одной ногой в нашей, ленинской, партии. Ну-ка, глянем, чего там ещё про тебя попы понасочиняли.
Остапчук продолжил чтение.
«Раб Божий Вениамин Сурков, сын Суркова Владимира, прибегал ко лжи, неправде. Завидовал другим, забыв о том, что это чувство может довести его до какого — либо тяжкого преступления, подобно тому, как злобная зависть книжников и фарисеев возвела на крест Самого Сына Божия, пришедшего на землю спасти людей. Завидовал, забыв о том, что это чувство всегда приводит к злобе и ненависти и способно довести до самых безумных поступков, вплоть до убийства. Самая же опасная черта Раба Божьего Вениамина Суркова, сына Суркова Владимира — это гордость. Гордость в том или ином виде присуща всем нам, она стоит над всеми грехами и является начальницей и родительницей всех греховных страстей. Гордость, тщеславие, более всего и мешают нам видеть свои грехи, сознавать их и исповедовать. Современные молодые люди, к коим в полной мере относится Раб Божий Вениамин Сурков, сын Суркова Владимира, не хотят каяться в грехах своих именно потому, что они гордо и надменно считают себя всегда и во всём правыми или, по крайней мере, желают, чтобы другие их считали таковыми.
Молись, Раб Божий Вениамин, Господу Богу, чтобы открыл Он грехи твоей души и чистосердечно их исповедуй. Молись и спасёшься с помощью Божией».
Дочитав характеристику до конца, майор Остапчук призадумался, загрустил и попросил Суркова, чтобы тот ему принёс церковную литературу, рассказал подробнее о том, как исповедоваться, причащаться, и как следует вести себя на богослужении. Наконец обозвав Суркова «дураком», приглушив голос, посоветовал ему хорошенько подумать, перед тем как менять православный крест и свою совесть на кусок картона. Он говорил о том, что Сурков ещё молод и впереди у него целая жизнь, что платье беречь нужно с нову, а честь с молоду. Говорил о том, что в сложившейся ситуации, когда свобода совести уже не за горами, нет смысла лезть в ряды КПСС, что раньше просто выбора не было, и он сделал это ради карьерного роста, а так же из страха за собственную шкуру (всё же стая, что случись, не выдаст).