Чем ближе ты находишься - тем меньше видишь
Шрифт:
У каждого человека должно быть имя, пусть он и прожил без него много лет. Он назвал себя Джеймс, до Баки ему далеко, чтобы быть Баки, нужно признать, что у него было прошлое, наполненное Бруклинскими улицами, лучшим другом, холодными осенними вечерами и звонкими голосами. Ему придется признать и то, что веселый парень, уходивший на Большую войну, полный надежд и мечтаний, стал оружием в руках врагов. Ему придется признать, что человек в комнате за дверью, ожидающий его, ждущий своего лучшего друга, был им предан. Это слишком для того, кто совсем недавно начал принимать сам факт существования этой неразберихи. Только живым созданиям
В комнате приятно пахнет. Стив крутится у письменного стола с деревянной миской и пестиком. Он оборачивается на звук открывшейся двери и кивает на заправленную постель. Уилл, чисто вымытый и причесанный, спокойно лежит на ковре и поднимает голову, едва Джеймс входит. Пёс подходит к нему, смотрит выжидающе, мол, что ему делать. Джеймс не знает, что делать даже ему, поэтому привычно запускает пальцы в пушистую шерсть, чешет за ухом.
— Это календула, — Роджерс подходит к нему с миской наполненной желтым порошком с запахом трав. — Антисептик. Полезен для ран, которые долго не заживают.
Уилл сворачивается клубком у постели, даже не делая попытки прыгнуть на кровать.
В комнате витает запах распотрошенных сухих цветов. Пальцы Стива в желтой пыли, её следы на одежде и покрывале. Джеймс медленно, как-то неловко натягивает водолазку на место, прислушивается к ощущениям. Боль перестала быть такой острой, но осталась, как пару дней назад. Ему лучше, температура спала, и в голове больше не мутит. Он подтягивает ноги к себе, отползает к изголовью, едва не роняет на пол подушку. Он неосознанно тянется к ней металлической рукой и та утопает в мягкости пуха. Постель мягкая, не как в ночлежках или временных пристанищах, где он пережидал время. Он уверен, что и оделяло теплое, не колючее и не пахнет сотней немытых тел. Джеймс бегло осматривается: шкаф, стол, стул, бледно-зеленые стены, картина с пейзажем, большое окно, зашторенное впрочем, жалюзи в тон к стенам. И вновь, всё сделано для его комфорта. Стив знает.
О чём Стив знает, он даже не хочет задумываться. Стив знает о криокамере, о холоде, сковывающем сознание, о боли, о том, как его ломали. Теперь, когда его больше не подвергают процедуре изменения сознания, он может вспомнить, как его били, как тренировали, как другие насмехались над ним. Он помнит о насилии, как насиловали его и как насиловал он. Его тошнит вновь, сухие спазмы скручивают нутро. Человек, что растирает желтый порошок по его плечу, стараясь не причинять боли, и доктор, что тепло улыбался ему, — они не похожи на тех, кого он видел в стерильных операционных, в пыточных с низкими потолками, во множестве комнат, куда доставлял пленных, где убивал, где был. Эта комната светлая и чистая, уютная, здесь постарались умелые руки. Но достоин ли он этого места после того, что сделал? Может, ему стоило умереть на улице, чем отравлять это помещение и этих людей своей гнилью?
Роджерс садится напротив, у изножья, копирует его позу, так же закрываясь от мира. Они некоторое время молча смотрят друг другу в глаза. Стив трет в пальцах остатки порошка календулы, чувствует, как мельчайшие частички втираются в кожу. Нужно что-то сказать, что-то сделать, разбить этот лед, расшевелить. Поздороваться нормально, рассказать о себе? Попросить прощения за то, что не смог удержать над пропастью? Объяснить ситуацию, попутно обрисовав в красках и метания и поиски?
Он просто говорит, немного рассказывает о Г. И.Д.Ре, много — о жизни после падения ЩИТ, о музее и Стэне. Он говорит о том, что вспомнил сам, что видел во снах. О жизни. О свободе. О Манхеттене и Адской кухне, сравнивает их. О еде и том, какими бывают добрыми люди. Он говорит и говорит, будто боится, что не успеет сказать всё, что память исчезнет. Он говорит, потому что знает, что его слушают.
В ответ Стив понимающе улыбается и рассказывает об изменившемся Бруклине, о нескольких днях в освобожденной от нацистов Франции, о маленьком домике глубоко в лесу, где он приходил в себя после того, как его нашли. Он тоже не следит за хронологией. Брызжущая маслом сосиска соседствует с вегетарианским гамбургером, и холодные воды северных морей вдруг оказываются в цветущем Провансе. Он говорит обо всём, что придет в голову, например, они говорят о Наташе, и его глаза светятся гордостью и счастьем, когда Джеймс спрашивает:
— Та рыжая, что была с тобой, она твоя?
И он отвечает:
— Да, мы вместе.
— Вы ждете малыша, — не вопрос, утверждение, подталкивает к тому, что Джеймс видел их, значит, он всегда был где-то поблизости. — Я наблюдал за гуляющими семьями в парке. За маленькими детьми. За родителями. За теми, кто скоро ими станет.
— И что ты об этом думаешь?
Джеймс опускает взгляд на свои руки. Одна — живая и теплая, вторая — мертвая и холодная. Так и он — мертвый наполовину.
— Я смотрел на них, — вновь говорит он, голос его звучит глухо, как из глубины, — я смотрел на них и думал, как это будет — убить их по приказу. Что я буду делать, если мне прикажут уничтожить сидящих на траве детей или беременную женщину. Я вдруг подумал, что за теми людьми, которых я убивал, кто-то стоял.
У каждого кто-то есть, даже если он думает, что совершенно один. Джеймс смотрит на Стива, на залегшую между бровей морщинку, на потемневшее небо в его глазах. Его женщина ждет малыша, крохотное создание внутри неё подобно чуду. Заверши он миссию, у этого чуда был бы только один родитель, убей он рыжую, как хотел, — он убил бы двоих.
— Я не задумывался об этом раньше. Я делал то, что велят. Это было просто, мне так казалось.
— Когда все прекратилось? — осторожно спрашивает Стив.
— Когда ты назвал меня по имени…
…Роджерс тихо закрывает дверь в комнату, бросив последний беспокойный взгляд на спящего Джеймса. За окном уже смеркается, солнце прощается с миром до следующего утра. Брюс почти удивился, узнав, что новое снотворное, пусть и слабее предыдущего, но действовало так долго. Мужчина будет спать до утра, Джарвис присмотрит, чтобы его ничего не побеспокоило, если датчики покажут волнение в комнате, то Стив опять вернется к нему. А пока ему тоже нужен отдых.
Наташа встречает его сухим поцелуем в щеку и сердито сдвинутыми бровями. Под широкой одеждой угадываются очертания пистолета и нескольких ножей, она тревожно прикрывает ладонью живот. Она всегда была против поисков, пусть и не высказывала прямого неодобрения, но это было видно по взгляду: «не ввязывайся в это». Женщина даже пыталась убирать потрепанную, пролистанную много раз папку, ту самую, которую привезла с другого континента. Они даже не говорили об этом, Нат хмурится, когда видит его вновь листающим материалы, но ничего не говорит.