Чемодан. Вокзал. Россия
Шрифт:
– Слушайте, что у вас есть на Венславского?
– Не понял.
– Ну наверняка же что-то есть. Просто на всякий случай.
– Это не телефонный разговор.
– Так есть или нет?
– Ничего нет и это не телефонный разговор
Я оглянулся. Начальник станции стоял в паре шагов от меня и сосредоточенно гладил усы. Я спросил на польском:
– Ну уделите мне минутку, что вам стоит. Просто скажите: если бы вы что-то плохое ожидали от Венславского, то с какой стороны?
Старик помолчал и тоже на польском ответил:
– С женщиной какой-нибудь спутался.
– Это была моя первая мысль. А
– Какой еще другой вариант? Что вы там расследуете?
– Ничего. Сую нос в семейные дела.
– Ну так точно женщина.
– Пожалуйста. Пожалуйста, не считайте, что я грублю, но мне этот вариант не подходит.
Старик опять помолчал. Тяжело вздохнул.
– В юности люди его возраста были левыми. Чаще всего участвовали в каких-то революционных делах. На русского эмигранта с деньгами гарантированно хоть раз да выходили люди из советской разведки. По сентиментальным соображениям или из-за шантажа он мог на что-нибудь и согласиться.
Я перешел на шепот и покрепче сжал трубку на случай, если усатый попытается ее отобрать:
– Вы это на ходу придумываете?
– Говорю, как есть. На этом все. У меня дела.
Начальник станции отнял у меня трубку и неподвижно стоял, глядя мне вслед, пока я не скрылся из виду за поворотом в лес.
Когда я вернулся, возле дома стояла машина Венславского, по-видимому, выведенная из гаража для омовения, а вокруг нее кучковалось десятка два ребят лет десяти-двенадцати. Одни облепили машину, другие сидели на крыльце и аккуратно подстриженной лужайке, еще пару мальцов уселись на загривки чугунных львов и громко их погоняли. Поодаль с ноги на ногу переминался детина лет семнадцати где-то на две головы выше меня. Все они были одеты в форму польского «Сокола», только очень сильно поношенную и даже при беглом обзоре большинству не подходящую по размеру. Детина из-за жары свой коричневый кафтанчик пытался, как это было принято, держать накинутым на левое плечо, и вместе с еле достающими до щиколоток штанами это создавало впечатление его безостановочной борьбы с собственной одеждой. На крыльце стоял Венславский и беспомощно улыбался. Пиджак полоскался на нем парусом. Он кивнул мне, а затем отозвал в сторонку самого задрипанного из соколят и положил ему в пятерню монетку:
– Вот на тебе. Ты накупи, брат, себе леденцов или чего захочешь.
Затем кто-то из соколят ударил в обеденный гонг и все, действительно, пошли есть.
В доме, как я уже успел догадаться, меня ждал бургомистр, наряженный ровно в такой же кафтанчик, как и барахтающиеся за окном дети, разве что тот ему был впору. Он сидел в кресле-качалке и неистово качался, попутно, как я понял, выясняя с Венславской, на какое обеденное меню привык рассчитывать. Он «абсолютно» не ел овощи, а всему остальному предпочитал простоквашу с белым хлебом, как обычные «весняки».
В столовой на тех же местах, где с утра сидели и пытались изобразить ради хозяев приличное городское общество взрослые гости, теперь спорко стучали ложками ребята с простыми крестьянскими лицами и самыми незамутненными манерами. Дети Венславских старались не привлекать к себе внимания и изучали соколят как бы случайными взглядами. Вчерашняя именинница так лупила глаза, что выронила вилку и, поднимая ее с полу, опрокинула стакан. Когда она выползла из-под стола, она была очень красная, а в глазах
За чаем бургомистр пересказал свежий доклад начальника санитарно-эпидемической службы города.
– Знаете ли вы, что по улице Гоголевской немецкий военный госпиталь устроил свалку послеоперационных отходов? Ну то есть бинтов окровавленных, марли, ампутированных конечностей и прочего в таком духе. Ну и вот оказалось, что все это зарывали совсем не глубоко, и потом собаки растаскивали отходы по городу. Обнаружилось это просто: мимо ратуши пробегала, поджав хвост, дворняга с человеческой рукой в зубах, чем всех заинтересовала.
Дамы и часть мужчин на этом стали тяжело вздыхать и охать, а Венславский только вежливо спросил, к чему бургомистр, собственно, вел.
– Да ни к чему. Просто к слову пришлось. Я никогда ни к чему не веду и просто рассказываю, что знаю.
В наступившей паузе Лида пихнула меня в бок, и я с плохо разыгранным энтузиазмом рассказал про свой звонок в Смоленск. Разумеется, я ничего не сказал о реальном разговоре, а вместо этого нагнал туману в том духе, что старик скоро дернет все нужные ниточки, и вот тогда уже все прояснится. Жена Венславского объяснила свою просьбу гостям почти в тех же словах, в каких объясняла ее мне, разве что чуть больше стесняясь. Венславский нахмурился, но ничего не сказал. Навроцкий с довольным лицом сложил руки на груди, словно предчувствуя хороший скандал.
– Ужасное? – переспросил бургомистр. – Как же, тут произошло ужасное, и как раз пару лет назад. Мне недавно рассказывали эту историю в Минске.
– О чем вы? – заволновалась Венславская.
– Ну слушайте. Здесь, вот в этом самом доме, большевики устроили расправу над великим белорусским поэтом. Как же его. Фамилия из головы вылетела. Олехнович не Олехнович, Ленкевич, Хотькевич, нет, не то. Не помню. Но да и бог с ним, неважно, как звали.
– Подождите, что за расправа? – увидев, как моментально побледнела жена, напрягся Венславский. – Какая еще расправа?
– Обычная бессудная казнь, – уверенно тараторил своим высоким голосом бургомистр. – Наш деятель еще дореволюционный, автор множества брошюр и гражданственных – можно так сказать? –стихов доверился советским подлецам и приехал в СССР. Его подвергали гонениям за это и мучили, а потом и убили.
– Позвольте, – вмешался Брандт, – прямо тут гонениям подвергали?
– Что?
Прямо под окном один наевшийся соколенок так наподдал по заднице другому, что от звука аж стекло задрожало. Следом в открытое окно полился поток отборной матерной брани и звонкий смех. Растерявшийся было бургомистр подскочил к окну и пообещал лично выдрать вообще всех. Соколята испарились.
– Прошу прощения. Что вы говорили?
– Я говорил насчет вашего, м-м, поэта. Как он тут оказался вообще, этот герой национального возрождения?
– Он здесь жил, – пожал плечами бургомистр. – Это был его дом. Видели, на входе на колонне выбиты буквы? Это аббревиатура союза писателей БССР.
– То есть его мучили в двухэтажном особняке? С садом? Или тогда сада не было? Александр Петрович, при вашем батюшке был уже этот сад, в котором сейчас пионеры резвятся?
Венславский рассеянно кивнул. Венславская испуганным шепотом спросила у него: