Чемпионы Черноморского флота
Шрифт:
— Горца черкесом делает не кинжал, а готовность пустить его в ход в любую секунду! А потому он — серьезный противник!
Кому-кому, а Дорохову в быстром натиске не откажешь. Сам проколол шулера в Москве, изволившего насмехаться. За что, собственно, и угодил на Кавказ. Об этом не стоило напоминать, но и забывать не след. Руфин смутился. Ждал намека. Но Вася вел к другому.
— И что? Вся его техника — это быстрое сближение. Удар — рез там или рубка — всем телом. В общем, основа — это бросок навстречу или сбоку, исподтишка. Дилетанты! Партизаны!
— Так! Вот партизанов не трогать! Папенька мой был прославленным партизаном! — встрепенулся Руфин. — И я мечтаю
— Да я против партизан ничего не имею против, — спокойно возразил Вася. — Мне не нравится, когда столько усилий пропадает зря! Дай-ка мне нож, Вашбродь.
Он забрал свой горлорез из рук Дорохова, который никаким пока «Вашим Благородием» не был. По большому счету, он и унтером пока не стал. Ждал бумаги из Петербурга о производстве. Разжалованным требовалось куда больше времени на повышение в чине, чем простому рядовому. Но с учетом его боевого прошлого и отношения к нему старых генералов, все понимали, что его назначение — вопрос нескольких недель. Наверняка, курьер уже мчит с нужной бумагой из ставки государя под Бородино, загоняя лошадей и разбивая в кровь ямщицкие наглые морды.
Вася неторопливо показал несколько хватов. В том числе, тот, при котором большой палец руки упирался в крохотную гарду. Потом обратный, скрытный. Покрутил нож между пальцев.
— Можно так с кинжалом?
— Нет, — вынуждено признали Лосев и Дорохов.
— Для удара кинжалом с его полуметровым лезвием нужно большое пространство. А в лесу? Или в тесной сакле? Зачем горец норовит левой рукой ухватить противника перед ударом? Чтобы его зафиксировать! Что не всегда выходит, ибо человеку жить хочется.
— И что с того? С твоей-то ковырялкой много навоюешь?
— Конечно! Зачем, коли подкрался, шинковать на ленты врага? Ударь между ребер в сердце. Рассеки бедренную артерию. Аорту. Горло. Порази печень. Не нужно длинное лезвие и большая сила. Даже женщина способна справиться с крепким мужчиной, который от правильного удара просто истечет кровью.
— Фу! Мерзость какая! — в сердцах сплюнул Лосев из-за Васиных демонстраций острием ножа на своем теле главных точек уязвимости, а еще больше — от картины бабы с ножичком.
— Не скажи. В его мыслях есть здравое зерно, — задумчиво протянул Руфин. Вдруг он встрепенулся. — Зато кинжалом можно отмахаться!
— Отмахаться? Как коротким мечом? — насмешливо спросил Вася.
Руфин серьёзно кивнул. Тут Милов его и добил.
— Что ж ты за воин такой, если остался с одним лишь кинжалом? А сабля? Ружье? Пистолет? Нож — оружие единственного шанса! Кто-то утверждает, что последнего. Как по мне — так это глупость.
— Как есть разбойник! — восхищенно воскликнул Дорохов. — Решено! Если мне разрешат собрать летучий отряд, как я хочу, ты будешь первым кандидатом!
— Эй, эй! — возбудился не на шутку Лосев. — Унтер-офицер Девяткин следует в Куринский полк. А ты, мон шер, в казаки определен!
Коста. Долина реки Соча, август 1838 года.
Мы лежали в кустах на лесистых склонах горы, возвышающейся над крепостью Александрия. Ждали, когда убыхи в очередной раз начнут обстреливать русских из единорога.
Мы — это я, Цекери и Курчок-Али. Убыхский княжич решил нас сопровождать в броске на север. А куда бы он делся? Коченисса осталась в отряде, снова переодевшись в мужскую одежду. По-моему, она решила выйти замуж, но никак не могла решить, за кого.
Наблюдая за сладкой троицей, я в который раз убедился в простой истине: любовь все побеждает. Высказанная давно, она, тем не менее, никак не может
Я не узнавал ни Курчок-Али, ни Цекери. Их кружение вокруг Кочениссы, да даже просто нахождение рядом с ней, сразу лишало их всей мужественности. Превращались в детей. Волнующихся, запинающихся, не знающих, что сказать неприступной красавице, как ей угодить, как добиться хотя бы одного приветливого взгляда или скромной улыбки. Словно Антей, терявший силу, когда его отрывали от земли, Курчок-Али и Цекери робели, когда были рядом с Кочениссой. И стоило им покинуть поле её притяжения, как силы и молодечество возвращались. Передо мной стояли привычные мне молодые и храбрые парни.
И более всего меня беспокоила не сама эта ситуация, принявшая очертания гордиевого узла. В конце концов, метод борьбы с ним известен — разрубить, и всех делов! Хотя, конечно, никакой силовой метод решить проблему этого любовного треугольника не мог. Тут слукавил. Мог, конечно. Только чего-чего, а решать силой столь нежную «головоломку» совсем не хотелось. Ну, или уж только в последнюю очередь.
Меня более всего беспокоила Коченисса. От природы красивая и сильная девушка — потому в неё так сразу и влюбились два достойнейших парня — она из-за пережитых потрясений почти утратила все то, что делает женщину женщиной в первую очередь: мягкость и нежность. Я поневоле почти все время сравнивал Кочениссу с Тамарой. Они были почти одинаковы с точки зрения физического строения — обе хорошо сложенные, с идеальными пропорциями. Если бы не странная традиция черкесов обряжать юных девушек в корсет, Коченисса и размерами груди сравнялась бы с моей богиней. Красивые лица у обеих. (Ну, признаться, у Кочениссы чуть попроще). И моя Тамара ведь немало пережила. А, по правде, столько, что и не всякий мужик бы выдержал. Тамара выдержала. И при этом ни на йоту не утратила всех настоящих женских качеств. Осталась нежной, милой девушкой. Настолько мягкой и женственной, что все мужчины рядом с ней становились лучше, а то и сразу влюблялись. Готовы были умереть за неё. Мне ли этого не знать. Столько раз наблюдал.
А Коченисса лишилась этих качеств. Может, попросту запрятала поглубже в себя, посчитав, что её месть — важнее всего на свете. Мол, не до сантиментов и слюней. Может быть, не навсегда. Хотелось бы верить. И были на это причины. Я же видел, что она пусть незаметно, но уже менялась, общаясь с влюбленными в неё ребятами. Нет, бронежилета не снимала. Но уже все чаще и чаще играла улыбка на её лице. Все чаще и чаще менялся тембр её голоса: металлические нотки уходили, уступая место мягким девичьим. Пока с ней все это происходило непроизвольно. Думаю, она и сама не понимала, что вдруг улыбнулась, вдруг проявила нежность. Потому что почти сразу после проявления таких, на её взгляд, слабостей, она опять пряталась в свою раковину. Курчок-Али и Цекери, вздохнув, начинали все сначала. Тихо и нежно призывали её выглянуть из этой железобетонной раковины, поговорить с ними, да просто — порадоваться солнцу, цветам, деревьям. Коченисса после долгих уговоров прислушивалась. Выглядывала. Проникалась красотой мира. И опять, видимо, ругая себя за слабость, пряталась обратно.