Через дно кружки
Шрифт:
Завучем был мощных размеров раздетый до пояса физрук. Гора мышц поднимала и опускала двухпудовые гири.
– Через месяц первенство области, хочу взять золото, – объяснил он, продолжая отжимать тяжести. – Николаич сказал, ты будешь литературу выпускникам впаривать. В шкафу программа на верхней полке лежит, возьми. И конспекты Танюшкины тоже возьми, пригодятся. Она начинала в этом году с твоими полудуркам работать, но вовремя смылась.
– Директор говорил, в декрет ушла?
– Какой декрет! Хотя еще чуть и могла бы туда. – Силач гмыкнул и поставил гири на стол. Столешница прогнулась, закряхтела, была готова сломаться,
– Чего, юные сексуальные маньяки приставали?
Крепкий завуч размял плечи и продолжил:
– Иду я мимо ее класса, вдруг выбегает вся в слезах, в меня уткнулась и рыдать. Я платок вынул, слезы девичьи вытер и спрашиваю, чего, мол, Танюша, кто обидел? А она носом хлюпает и рассказывает, выпускнички обступили, покажи, говорят, грудь. Ну, у нее бюст нормальный, размер, наверно, четвертый, а то и поболе. Она вроде в шутку переводит, а они наглеют, довели до слез, из класса не выпускают, еле выскользнула. Ну, я захожу, говорю, мол, может, мою грудь кто хочет посмотреть, и нечаянно спинку стула железного сгибаю, а потом выпрямляю. Притихли подонки. Я самого наглого углядел, поднял за шиворот над партой, переместил к этому стулу и над ним отпустил. Он туда плюх и дрожит. Я со стулом поднял и согнул всю эту конструкцию вместе. Говнючка там и защемило. Я в уголок отодвинул и культурно объясняю подонкам, мол, кто расскажет, языки повыдергиваю вместе с кишками. Ни одна сволочь не проболталась.
– А Татьяна?
– Танюшка все равно уволилась. Так что вот так.
– Ну, мне им показывать нечего, грудь у меня не очень, да и остальное.
– Не печалься, пособлю, ежели чего, – утешил завуч, – ты программу-то возьми. Николаич меня хотел определить литературу им втюхивать, я поглядел, конспекты хорошие, но не по мне эти Евгении с Онегиными и деды Мазаи с зайцами. А тебе поможет.
Я порылся в шкафу, нашел и, окрыленный новой информацией, отправился домой готовиться к завтрашним урокам.
За ночь прочитал конспекты, программу и понял, что готовься не готовься, толку будет мало. Понадеялся на экспромт да на авось и лег спать.
Снилось, как ору на школьников, как они сидят вместо парт на алюминиевых раскладушках и зевают, а я складываю их в эти самые раскладушки и рассказываю про Пьера Безухова и Андрея Болконского. Школьнички вопят, как грудные младенцы, руки и ноги у них зажаты раскладушками, и я впихиваю каждому по очереди одну и ту же соску. Местная врачиха осуждающе качает головой и говорит про дезинфекцию. Потом рванула на себе халат и стала кормить эту ревущую армаду хитрованов грудью не то десятого, не то двадцатого размера, к ней присоединился завуч-физрук с рельефным торсом. Я тоже рванул на себе пиджак, но под ним ничего стоящего не оказалось, и ученички начали тыкать в меня пальцами и хохотать. Стало стыдно, и я проснулся.
Долго ворочался, соображал, к чему бы все это. Потом вспомнил свою школу в далеком таежном поселке.
В шестом классе нам, наконец, на год позже, чем положено, стали преподавать английский. Появилась учительница. Сама еще два года назад школьница. До того жила в соседнем леспромхозе, где бывший политический зэк обучил их класс языку. В этом году она поступила на заочный иняз, за что ее и приняли преподавать нам. К концу седьмого мы бойко считали до одиннадцати, наизусть произносили почти все буквы, здоровались и знали, что «тэйбл» это стол.
После школы
Так-то оно так, размышлял я, да только времена нынче не такие, Робином Гудом никого не удивишь, на него теперь не западут. А на что западут?
Что надо взять на вооружение, как манипулировать амбициями и гонором молодых наглецов, я не придумал, но на подходе к классу услышал девичий визг и мат, издаваемый обоими полами тинейджеров.
Перед дверью остановился, перекрестился, вытащил припасенную на всякий случай гранату, выдернул чеку, приоткрыл дверь, закинул лимонку и снова закрыл дверь. Потом, как учили на занятиях по защите от чрезвычайных ситуаций, сосчитал: двадцать один, двадцать два, двадцать три, двадцать четыре, на всякий случай, двадцать пять. Почему-то не взорвалось, и я вошел в класс.
– Здравствуйте! – сказал, растянув физиономию в улыбке. Оглядел класс и продолжил в почти мертвой тишине: – Рад видеть вас живыми!
Затем нагнулся, поднял наглядное пособие, пожал плечами и как бы себе сказал:
– Почему-то не взорвалась? Странно. Вроде делал все как положено. Может, бракованная? – И объяснил: – Теперь не то качество. Вот раньше делали так делали. Полшколы бы с первого раза улетело!
Класс молчал. Я поднял с пола дешевый «порнушистый» журнал, хмыкнул и резюмировал:
– Фуфло, дешевое фуфло, теперь такое глядят только лузеры.
Потом строго оглядел обитателей и громко произнес:
– Надеюсь, здесь таковых нет?
– Не-е-е-т, – робко произнес одинокий голос.
– Вот и ладненько, – кивнул я и продолжил, подкидывая красиво ограненную шестисотграммовую лимонку, – раз уж так сложилось и все пока еще живы, поговорим об основах теории вероятности.
Поглядел еще раз на гранату, вставил чеку, вслух подумал: «Почему не сработала с первого раза?» - пожал плечами и со словами «надо повторить для чистоты эксперимента!» отправился за дверь запустить эту штуковину еще разок.
Класс молчал секунды три, потом тридцать тоненьких голосков проблеяло:
– А у нас сейчас должна быть литература.
– Литература? – вроде бы удивился я, потом согласно кивнул, спрятал гранату, оставшуюся еще со времен работы в секретном НИИ, в карман и в мгновение родил экспромт: - Тогда пишем сочинение!
Повернулся к доске и вывел две темы:
1. Извращения в отношениях между мужчиной и женщиной в произведении «Крейцерова соната» (в скобках добавил: детей прошу к этой теме не обращаться).