Через дно кружки
Шрифт:
– Однако чего-то я разоткровенничался. Короче, принеси-ка ты еще пивка для рывка, а то пересохло. Да и вообще, рот открыл, слушаешь, а толку от тебя никакого. Давай по-быстрому.
Вот молодец, про сухарики не забыл! Классно их у нас тут Малолетка для своих сушит. Спец! Сначала режет бородинский хлеб на вот такие маленькие кусочки, посыпает солью крупного помола. Лучше номер два или три. Потом на тарелке в микроволновку. Через какое-то время, одному ему знаемое, вытаскивает, переворачивает и солит с другой стороны. И снова туда. Выдерживает при температуре. Какой, врать не буду, не знаю. И вот получается такое чудо. Деликатес!
Короче, за год Кирилла мы натаскали по полной программе и, когда положено, получил он настоящий аттестат о полном среднем образовании. Заслуженный. А осенью поступил в приличный институт. Сразу на юридический и экономический факультеты.
Гордились все. И Ашот, что придумал обучить Киришку, и Коляныч, что его Кирилл такой молодец, и я, что не оплошал, подготовил, и все остальные, что наш Киришка не лыком шит, значит, и мы не олухи царя небесного.
Институт этот был в областном центре. До нашего районного вроде и недалеко, всего километров сто с небольшим. Да это небольшое еще километров сорок, короче, каждый день не наездишься. Потому в конце августа проводили мы Кирилла в областной центр, в студенческую общагу. Каждый сказал, как себя следует вести, чего делать всегда, а чего никогда, перекрестили, сказали, чтобы ежели чего звонил, на каникулы и праздники приезжал, да и сами обещали наведываться и помогать.
В общем, через неделю затосковали. Купили ноутбук Киришке. Отвезли. Заплатили за интернет за полгода вперед и стали по скайпу переговариваться. Хоть и не вживую, но и не так тоскливо.
– Ну, чего ты моргаешь? Давай по чуть-чуть. А то горло от разговоров пересохло. Ты не моргай, разливай лучше. По пятьдесят. Для начала.
Самогонка у Ашота натуральная, получше шотландских виски будет. Ты не ухмыляйся, я тебе как профессионал говорю. К нам тут два спеца как-то закатили, ехали с дегустации международной коньячной, так в дорогу десять литров прикупили. Сказали, что получше закордонной фирменной отравы раз в пять. Руку жали, удивлялись, просили секрет рассказать. Ашот их к Колянычу спровадил, а тот туману напустил и не стал объяснять и делиться. Подумал, может, еще самим пригодится.
Вот и молодец! Два раза по пятьдесят под пивко с окорочком домашним и огурчик с квашеной капусточкой, это именно то, что надо. На, яблочком все это безобразие закуси. Короче, будем! За всех нас!
– А дальше?
– Чего дальше?
– Ну, про Киришку, Коляныча, Ашота, Малолетку.
– Дальше… Будет тебе и «дальше».
За соседним столиком тоже стукнулись кружками, потом здоровенный мужик треснул по столу кулаком. Кружки привычно подпрыгнули, но не расплескались. Содержимое в них поколыхалось, попенилось, белые пузырьки затихли, перестали шипеть.
– А вот, уважаемые любители словесности, члены Союза писателей и литературной студии при нем, вы мне скажите, – здоровяк хитро обвел взглядом сидящих около, вытер вспотевший подбородок, – вы мне скажите, чем отличается «екнуться»
Естественно, сказал он никакое не «екнуться» и не «екануться», а другие слова, но, увы, не велено те слова нынче из-за всеобщей борьбы за нравственность и целомудрие публиковать в печати, потому я тихо вздохнул и заменил матерные на эти, подумав, что теперь, должно быть, нравственность резко возрастет. Хотя, с другой стороны, ни к чему в книжках нецензурно выражаться. Даже если это не ты говоришь, а герои книжки.
Граждане литераторы сперва притихли, потом отхлебнули из кружек, потом похлопали глазами и заговорили.
– Сережа, ты, как всегда, не прав! – энергично и уверенно вступила единственная между ними дама. – Во-первых, ты чудак на букву М! Во-вторых, так вопрос просто нельзя ставить. Бог с ним, что ты при женщине выражаешься, я к твоим вывертам привыкла, пусть это будет на твоей совести. Но тут сидят молодые, почти дети, с литстудии. Что они будут думать о поэзии, писателях. Они пиво-то в первый раз в жизни пробуют, а ты бранью их поливаешь. Чудак ты, Сережа, и треп твой чудацкий!
Женщина говорила низким приятным голосом, распаляясь после каждого предложения, и к концу монолога дошла почти до истерики. Было видно, что еще одна-две фразы и она плеснет пивом, а то и треснет по коротко стриженной Сережиной башке кружкой. Но вдруг пафос сдулся, будто резиновый шарик, она вздохнула, безнадежно посмотрела на здоровяка, потом на рюмку со всем известной прозрачной сорокаградусной жидкостью, которая одиноко притулилась к высоченной пивной кружке, лихо опрокинула стопку внутрь, потом поглядела на кружку, отхлебнула сначала маленький глоток, потом побольше, потом, не отрываясь, заглотнула почти весь литр и успокоилась.
Сережа глядел на крупную, красивую женщину и улыбался своим мыслям. Та молчала, опустошала кружку, умиротворялась и не догадывалась, чему это улыбается сотоварищ по писательскому цеху.
А Сергей размышлял вот о чем:
«Хорошая все-таки баба Галка! Нынешние все какие-то худосочные, тощие, да и стихи пишут такие же худосочные, белибердень какую-то пишут. Начнут про одно, перескочат на другое. Суетятся, нюансики всякие и конкретности мелкие приводят, а они никчемные, не работают на общую задачу. И образы такие же дурковатые, надуманные, неживые. Точно, – Сергей наконец подобрал слово, – мертвые образы. Не стихи, а мертвечина. Небось и в постели такие же мертвые, холодные, как селедки прошлогодние. А Галина живая! Его не обманешь. Галка в койке ух, должно быть, какая. Надо бы проводить ее после кафешки домой».
Планы и размышления его перебил невысокий, сухонький поэт предпенсионного возраста. Был он лыс, но так зачесал оставшееся, что длинные волоски, уцелевшие около ушей и сзади на шее, покрывали пустующее пространство лба и макушки. Наверное, казалось поэту, что при такой его хитрости никто и не догадывается про лысину. Однако для остальных, наоборот, была очевидна эта хитрость, а заодно напоминала о лживости и пакостности хитроумного умельца во многих других поступках, делишках и вообще вызывала неприязнь.
– А помнишь, Серега, – сказал баритональным фальцетом этот поэт, – как ты напился третьего дня и при выходе из Союза чуть не екнулся на крыльце. Если бы тогда я тебя не подхватил, то переломался бы весь и лежал сейчас в больнице в гипсе. Так что с тебя бутылка водяры!
Гнусность этой фразы возмутила Сергея. Возмутила своим одновременным враньем, меркантильностью, передергиванием фактов и подлостью. Во-первых, Сергей в тот день, как раз наоборот, не пил вообще. Это раз. Во-вторых, споткнулся он из-за того, что этот самый поэт Генка подставил ему ножку. В-третьих, обгадив его морально, пакостник еще и надеется урвать пузырь водяры.