Через двадцать лет
Шрифт:
– Именно поэтому и не говорил: самые близкие люди узнали человека, которым я захотел быть, а не того, которым был. И я боялся нарушить создавшееся равновесие. Боялся, что ты, Абрахам, - он кивнул актёру, - начнёшь резко осуждать мои заморочки и поведение.
– Вздор, я бы никогда…
– Может, и никогда, но такое лучше не выяснять, правда? Раньше я отлично умел разочаровывать людей, и не нуждаюсь в повторениях. Что касается тебя, ребёнок, - помедлив, обратился к Дэну режиссёр, - я ведь помню, как оно начиналось и как несладко пришлось мальчику, искавшему
Молодой человек, из глаз которого ушло недоверие, вспомнил кое-что и улыбнулся.
– Ты говорил, я не знаю, почему ты помог мне тогда… А дело просто заключалось в нашем сходстве?
– Вот именно, в сходстве. Но моего доброго сердца это не отменяет, - Алекс виновато посмотрел на друзей, - а вообще простите, парни, если молчание вас обидело. Я привык тащить свои тайны самостоятельно.
Он умолк, чувствуя себя не то слишком гадко, не то удивительно легко. Тайн больше не было. Никаких. Абрахам, поставив пустую кружку на столик, взял в руки фотографии.
– Не извиняйся, все имеют право на секреты. Тем не менее, я вряд ли смогу когда-нибудь звать тебя Джеймсом, привычка – страшная вещь.
– А я давно перестал реагировать на «Джеймса». Ну, если только во сне и случайно.
– И молодец. Знаешь, теперь не покидает мысль, что моя роль в пьесе – не какой-то там Бэзил Батлер, а ты сам… Неужели вот это существо в стетсоне…
– Действительно я, - признал режиссёр, - Луиза была совершенно счастлива, купив шляпу на ярмарке. И долго и обстоятельно упрашивала меня тоже примерить.
Дэн, хорошо знакомый с миссис Рубинштейн, взял одну из фотографий.
– Почему-то могу себе представить.
Мимо, вернувшись из кухни, прошмыгнула Николь. Одетая в шерстяное платье, она быстро, как заправская секретарша, собрала пустые кружки и бросила выразительный взгляд на режиссёра, а потом – на его мобильник
– Не отвечает, - разгадал немой вопрос Александр, - я уже пробовал звонить.
Кивнув, девушка снова ушла. Абрахам сдвинулся на край дивана, положив снимок рядом с телефоном.
– Сейчас, боюсь, никто из нас до неё не дозвонится – всё пошло неожиданным образом, и нужно время, чтобы остыть.
Дэн, которому решительно не нравилась идея блужданий Эрики по ночному городу, нахмурился. Но возразить было нечего.
– У меня сердце не на месте от того, как всё паршиво, - он достал свой сотовый из кармана пиджака, начав набирать номер, - лучше бы она взяла трубку, разозлилась и далеко-далеко послала. Тогда можно было бы не дёргаться.
– Ну, посылать конкретно тебя – не совсем справедливо, - заметил режиссёр, и в это мгновение его телефон завибрировал.
Алекс первым нарушил паузу, принимая вызов.
– Слушаю.
Женский голос по ту сторону – вежливый и мягкий, как на горячей линии – донёсся сквозь помехи. И задал всего один вопрос:
– Мистер Гаррет, вам очень дорога Эрика Рубинштейн?
Внутри, казалось, напрягся некий невидимый механизм.
– Что? – он сам не понял, когда стряхнул оцепенение. Незнакомка в телефоне ласково рассмеялась, перекрывая помехи:
– Уверена, вы хорошо услышали, но могу повторить. Я спросила, дорога ли вам Эрика Рубинштейн, и надеюсь на утвердительный ответ…
– Кто вы и какое отношение имеете к ней? – Абрахам и Дэн, видимо, что-то заподозрили – их взгляды мешали сосредоточиться на том самом внутреннем механизме. Телефон отозвался новым смешком.
– Я имею отношение к вам лично и с нетерпением жду нашей встречи. Через час на Истхиллском мосту – с северной его стороны. Приезжайте один и учтите, жизнь красавицы-драматурга в моих руках.
– Вам нужны деньги?
– Не мелите ерунды, Алекс, - игриво-добродушный настрой слетел как маска – в голосе зазвучали опасные нотки, - мне нужен чёртов театр, который вы у меня отобрали! И я хочу, чтобы сегодня всё решилось!
По спине пробежал холодок – первый признак того, что механизм не выдерживал. Змейка удивлённого сомнения потянула за собой тревогу и страх. Мужчина до боли в пальцах сжал телефон, отчётливо поняв, с кем разговаривает.
– Исси… Вы – Исси Йорк?
* * *
– Зачем ты выскочил и вцепился в неё посреди улицы? А вдруг нас кто-нибудь видел?!
– Вокруг было тихо и пусто – я проверил.
– Ну да, проверил ты…
Тишина.
– Что нам теперь делать?
– А что мы изначально собирались делать?
Голоса – мужской и женский. Опять тишина.
– Ты здорово ступил, братец, не мог предложить подвезти её? Ладно, в остальном – всё по плану. Хорошо, что она заорать не успела…
И вновь молчание. Речь долетала обрывками, то громкими, то приглушёнными. Рассерженными. К ней примешивался ровный монотонный шум, а голоса спорили друг с другом, прекращая и начиная заново. Их интонации взрывались пульсирующей болью, где-то от затылка и выше: «Выскочил и вцепился», «Тихо и пусто», «Всё по плану»…