Через двадцать лет
Шрифт:
«Но ты сможешь и сделаешь, - предупредил бесплотный внутренний голос, - ради неё, слышишь?»
Перед глазами на миг повисла чёрная пелена, а затем Алекс нырнул, не удостаивая себя ответом. Нос и рот заполнились отвратительной горечью – Сильвер-Эш на деле был грязным и далёким от поэтического названия.
Ради неё…
Он взял правее и глубже, отчаянно разгребая сплошной мрак. Тело опутывал холод, откуда-то из толщи воды накатывала тошнотворная слабость
Плечо уже не слушалось.
Первая встреча с Эрикой, разговор о белом супе и начинке. Пьеса… Интервью, приезды по выходным. Кладбище и экскурсии в театр…
Глубже, ещё глубже. Выдыхать тоже стало больно.
Великолепная премьера и, для контраста, последующая ссора. Телефонный звонок. Ночь никому ничего не обещала…
Но только обещал он сам.
Руки наткнулись на мягкий материал, и вот уже Алекс уцепился за куртку Эрики, потянул вверх, перехватывая девушку поперёк талии. Он не говорил, что вернётся, но вернуть её поклялся.
Выше. От десяти – назад, как по ступенькам, считая и сокращая последнюю долю воздуха в организме. Рывок – и…
Поверхность была жизнью. Алекс вынырнул, кашляя, отплёвываясь, держа здоровой рукой дочь и из последних сил стараясь не уходить под воду. Холодный свежий воздух ворвался в измученные лёгкие, а до ушей донёсся низкий ровный рёв: со стороны баржи, сияя огнями, мчались два красавца-катера.
«Спасены… Мы – спасены».
Он прижал к себе драгоценную ношу. В глазах защипало от слёз, но горло отозвалось нервным резким смехом. Ради неё… Смог. Сделал. Перешагнул через точку в новое предложение.
Запрокинув голову, он смеялся и плакал. Приближение катеров стёрлось из памяти, смазалось в цельный туман, откуда торчали фрагментами голоса, белые-белые коридоры и пучки круглых ламп. Лица в масках… Перепуганные Абрахам и Дэн, бегущие вслед за лицами… Они не должны были исчезать, но удерживать их перед глазами не получалось.
– Я же говорил, что всё закончится хорошо, - прохрипел Алекс, разрешая туману унести себя…
Примечание к части [83],[84] Популярные во всём мире молодёжные субкультуры, в основе которых лежит создание некоего образа – исторического или полностью выдуманного.
Глава 18. Шанс
Леонард Спаркс всегда считал себя умным и довольно сообразительным человеком. Качества эти не обсуждались.
Вряд ли он бы сделал карьеру медика, не обладая нужными чертами, правда? Вряд ли бы провёл столько операций и написал научные труды, освещая профессиональную дорогу новому поколению. Вряд ли бы о нём самом писали и говорили исключительно в превосходной степени, как и о талантливой жене, которая достигла не меньшего. Успех и благополучие были своего рода почётным призом за неустанный труд и самосовершенствование. Придёт день – и точно так же наверняка заговорят о Дэниеле: второй хирург в семье, а может, и с приставкой «нейро-», будет хорошей данью традициям…
Перевернув семейную налаженность, сын по необъяснимой причине выбрал театр. Шагнул с проторенной поколениями дороги на узкую петляющую тропинку без чётких ориентиров. Сперва это нервировало, потом – раздражало. Под конец уже сводило с ума. Для Леонарда была только одна истина и одно направление, в котором существуют книги, знания, строжайшие запреты и вечная дисциплина. Так внушил ему собственный отец, тоже доктор, а тому – его отец, выдающийся профессор. Всё было предначертано и расписано, но, видимо, сказочная тройка обладала магией и в реальности – четвёртого поколения медиков судьба просто не выдержала.
Леонард полагал, что система незыблема, но тяга к контролю сыграла с ним злую шутку…
Когда Анжела впервые вышла из образа достойной тихой супруги? Наверное, в день бегства сына из Гринплейс – вынужденного и не особо добровольного. Доктор Спаркс отлично помнил хруст каблуков по разбитой статуэтке – дражайшая половина сдвинула ногой осколки и подошла к стеклянному столику возле стены. Бредовая мысль – что мебели сейчас не поздоровится – возникла на миг и исчезла. Анжела спокойно подняла пальто, облизала губы и затем посмотрела на мужа.
И стало вдруг очень неуютно.
– Ты говорил, я потворствую его глупостям, но, похоже, я год за годом потакала твоей вздорности, милый, - заметила женщина, - если с Дэнни что-нибудь случится, я никогда тебя не прощу.
Леонард невозмутимо изогнул бровь и, палец за пальцем, начал стягивать перчатки.
– Не вешай на меня вину за личные гипотезы, Энжи. Он вернётся сегодня, а максимум – завтра.
Сын, однако, вернулся только через неделю – собрать вещи. И доктор Спаркс никогда не отваживался признаться себе, что неуютное чувство, мучившее те несколько дней, было страхом. Не за возможную ссору с женой, нет – явление носило временный характер. А тревожился он за Дэниела…
Позднее на годы растянулась абсурдная игра в полное или частичное игнорирование. Когда-то Леонарду нравилось ходить на спектакли и получать максимум эстетического удовольствия – даже в ситуациях, если телефонные звонки с работы вырывали прямо из зрительного зала. Он любил светскую информированность и болтовню с коллегами о новостях культуры… Это было особой разновидностью лоска. Но принять, что родной сын отринул систему и, бросив Сент-Мэри, подался в театралы? О каком таком лоске идёт речь? Это неслыханно!
– Это неслыханно, - повторял себе мужчина, старательно избегая встреч и контактов с Дэниелом.
Как будто без него удавалось притворяться… Без него и напоминаний. Анжела стала проводником между супругом и ребёнком. Персонал госпиталя не лез расспрашивать – и на том спасибо. Шло время. Прежде Леонард верил, что сила духа и терпение способны, повлияв на дело, всё исправить: ладно, наиграется и набалуется… Где он там сидит? В костюмерной? Позор на всю фамилию, но ладно… Это займёт от силы несколько месяцев, пока можно обратить неприязнь на искусство в целом и несравненного Александра или Алекса, как его называют, Гаррета в частности.