Черная сага

Булыга Сергей Алексеевич

А! Что теперь! И я лежал и размышлял. И так я пролежал почти весь день. Никто меня не беспокоил. Было тихо. И на душе моей было легко и тихо. Я знал, что меня ждет, я приготовился. И мне, признаться, даже не терпелось: скорей бы день прошел, скорей бы миновала ночь, а там — в мечи и в тьму! А там — в неведомую, но, как говорят, счастливую страну! Хей! Хей!

Но вот пришел Торстайн. Сказал:

— Вставай. Сейчас придут рабы и будут накрывать на стол. Негоже при рабах лежать. Еще подумают: ты оробел, не можешь и подняться.

— Да, —

сказал я, — ты прав. Пойдем.

Мы вышли из землянки, сели на скамью. Торстайн сказал:

— Сегодня ты мой гость. Пир — в твою честь. А завтра я хочу убить тебя.

— То есть, ты вызываешь меня?

— Да, вызываю.

— Что ж, будь по-твоему.

Мы помолчали. Потом Торстайн опять заговорил; на этот раз он спросил у меня:

— У тебя есть последнее желание?

— Пока что нет, — ответил я. — Я еще слишком молод, чтобы думать об этом.

— Но завтра я тебя убью!

— Это совсем не обязательно.

— Нет, обязательно! — гневно вскричал Торстайн и, весь трясясь от возмущения, встал, плюнул на землю, прямо передо мной, и широкими шагами ушел в землянку.

А я левой ногой растер его плевок. Вот до чего он был тогда неосторожен!

Итак, Торстайн ушел к себе в землянку, и стал распоряжаться там, всех подгонял и торопил, покрикивал на нерадивых. А я сидел себе у входа и помалкивал, смотрел по сторонам. Вижу: идут Торстайновы дружинники, а среди них идет Лузай, и он держится с ними так, как будто бы он их давным-давно знает, как будто он и сам из здешних. Идет — и вот уже меня не замечает, и вот уже почти проходит мимо…

— Лузай! — окликнул я.

Он вздрогнул и остановился. Я поманил его рукой. Он подошел.

— Сядь рядом, — сказал я.

Он сел. Сразу отвел глаза. И тогда я сказал:

— Мне уже все известно. Но я не виню тебя. И не кляну. И после тоже не предам тебя!

— Что?! — вздрогнул он.

— А то! И не трясись, Щербатым ты не станешь.

— Каким щербатым?

— А таким, которого мы бросили у рыжих. Завтра не твой — мой срок. И я уже готов к тому.

Лузай пожал плечами и спросил… Нехорошо спросил:

— Тогда зачем ты окликал меня?

— Не знаю.

— Знаешь! — вскричал Лузай. — Прекрасно знаешь! Страшишься уходить один, вот и меня с собой тянешь! Вот, думаешь, а вдруг они решат, будто и я с тобой заодин желал прикончить Хальдера! И тогда нас двоих… А! Что и говорить! — Лузай даже махнул рукой. — Не ярл ты, Айгаслав, — подменыш!

Подменыш! Х-ха! Как плетью по щеке! Я подскочил, я вырвал меч!..

Но все-таки опомнился, сел, помолчал, потом сказал:

— А, может, ты и прав. Ступай, Лузай. Я больше не держу тебя.

Он встал. А я сказал:

— Ты, помню, клялся мне на верность. Так я теперь… тебе ту клятву возвращаю. Отныне я тебе никто. Вот так! Ступай.

Лузай пожал плечами и ушел в землянку.

А мне стало легко. Совсем легко! Когда ты только сам себе товарищ, то есть когда ты уже ни от кого не получаешь

и не ждешь поддержки, но зато когда тебе нужно думать и заботиться только об одном себе и больше ни о ком, тогда все становится намного проще. Как жаль, что я только сегодня это понял! Подумав так, я встал…

И тут же из землянки вышла Сьюгред и призвала меня на пир.

На этот раз стол был накрыт куда богаче прежнего. И то неудивительно: ведь это же был стол для гостя, а не по покойнику. Меня посадили в красном углу, на почетной скамье. Рядом со мной сидел Лузай. Но не о нем был разговор, а только обо мне. И только в честь меня одного и поднимали они тогда здравицы. Сперва они мне пожелали великое множество острых мечей, потом храбрых врагов… Но о большой воде упоминать не стали. Вместо того Торстайн сказал:

— Не обижайся, гость, но так уже получилось, что больше нам сказать тебе нечего. Это вчера мы много говорили, ибо прекрасно знали Хальдера. А ты для нас — совсем чужой человек. И из чужой страны. И потому нам очень любопытно, кто ты такой и откуда. Так расскажи нам о себе, поведай нам о своих родных местах, о своих родичах, о своих друзьях и своих недругах, и тогда мы с большим удовольствием снова поднимем здравицы.

— А за кого поднимете? — спросил у него я.

— За тех, о ком ты будешь нам рассказывать, — важно ответил Торстайн. — Вот ты расскажешь о своем отце, и мы выпьем за него. О брате и за брата. А о жене — и за жену. И за твою дружину, если таковая у тебя имеется. И даже за твоих врагов, если они, конечно, достойны этого. Ну, слушаем тебя. Итак, отец твой…

— Ярл. Звали его Ольдемар. Он был…

И я им рассказал об Ольдемаре — не все, конечно же, а только о его самых славных победах. За это мы и выпили. Потом я рассказал о ключнице. Сказал, что матери своей совсем почти не помню, а ключница мне заменяла мать, пять лет не отходила от меня, Хальдер ценил ее и жаловал… И выпили за ключницу. Потом… Я, сам не знаю отчего, вдруг так сказал:

— А братьев и сестер я не имел. И не женат пока. Но зато у меня есть невеста.

— И кто эта счастливица? — насмешливо спросил Торстайн.

— Дочь ярлиярла Руммалии. И потому, когда я завершу свои дела у вас, в Счастливом Фьорде, то возвращусь домой и тотчас соберу все свое войско, а войско у меня, как я вам уже говорил, весьма многочисленное и очень надежное, так вот тогда я вновь пойду на Руммалию, сожгу ее дотла, пленю их хвастливого и трусливого ярлиярла Цемиссия, приставлю ему к горлу меч — и он отдаст мне в жены свою дочь! Я привезу ее в Ярлград, она родит мне сыновей. Двенадцать сыновей — потому ровно столько у меня уделов, в каждый удел я посажу по своему сыну, они и будут моими младшими ярлами. А нынешних, мятежных младших ярлов, я всех казню, и после этого только один мой род и будет владеть всею моей землей. И будут сыновья мои по своей крови, по своей знатности равны самим Владыкам Полумира. Вот так-то вот!