Черная стая

Сословская Ольга Игоревна

– - Вернусь, -- твердо пообещал Войцех, -- вернусь, непременно. Я не знаю, прав ли он, Линуся, но...

Он замолчал, вспомнив, как ревность кислым ядом наполнила рот, когда Витольд сказал "не ты последний".

– - Я вернусь, -- повторил Войцех и поднялся с кресла, -- в отставку попрошусь, вернусь в Париж, буду тебя навещать. Не в монастырь же уходишь, хоть поговорить сможем.

– - Навещай, -- кивнула Линуся, -- мне светские сплетни теперь не страшны. Да и у Витольда видеться будем. А теперь иди. Иди, Войтусь, Маришка скоро вернется.

Войцех подошел, поцеловал протянутую, словно на светском

приеме, руку. Рука чуть заметно дрогнула, в кончиках узких пальцев забилось сердце.

– - Войтусь, -- она вдруг заговорила совсем растерянно, как маленькая девочка, заблудившаяся в огромном чужом городе и отчаянно старающаяся казаться взрослой и независимой.

– - Да, родная?
– - ответил он, прижимая ее к груди, закрывая в объятиях от всех ветров огромного мира.

– - Год это же совсем немножко больше, чем год без двух недель, правда?
– - всхлипнула Линуся, поднимая на него блестящие от слез глаза.

– - Правда, -- чуть заметно улыбнулся Войцех, -- совсем-совсем немножко.

– - Пусть он начнется завтра, -- зардевшись, шепнула Линуся, и Войцех позабыл обо всем, когда горячие руки обвились вокруг его шеи.

Траур не начался ни завтра, ни послезавтра, ни через неделю. Линуся носила черное, по утрам ходила к мессе, но статуэтку Пресвятой Девы, в первую ночь завешенную мантильей, из спальни решительно убрала.

Визиты свои Шемет хранил в тайне, и только Маришка, уходившая ночевать к соседке, подслеповатой и глухой мадам Терезе, с чьей горничной крепко сдружилась, знала о них. Через три дня они встретились на квартире у Мельчинского -- совсем случайно. Разговор вышел неловким, но Витольд не подал виду, что заметил это, -- сестру он любил искренне и преданно.

В Париже меж тем творилось что-то уму Войцеха непостижимое. Стремясь завоевать расположение французов, царь Александр не только пощадил город, но выказывал вчерашним противникам свое благоволение. Уже на второй день в театрах снова шли спектакли, Национальный Банк возобновил платежи (чем не преминул воспользоваться Шемет), "Демуазельки" в шелковых платьях нежно взирали на разъезжающих по городу на мохнатых лошадках казаков, уверенных, что перед их мужественностью не устояли знатнейшие дамы Франции.

Французским офицерам, тайком пробиравшимся в Париж, чтобы навестить родных, царь обещал полную безопасность и посоветовал не скрываться. На улицах то и дело можно было видеть французский мундир. Зато прусские мундиры, хоть черные, хоть синие, в городе носить запретили, исключая офицеров, въезжающих по делам службы. Блюхером тут пугали детей, и пруссакам было велено носить в городе штатское, чтобы не смущать население.

Наполеон тем временем сидел в Фонтенбло, решительно отвергая саму возможность поражения. Он все еще надеялся на свой народ, на свою армию. Но ни народ, ни армия больше не надеялись на императора. Шестого апреля, под давлением своих маршалов, Наполеон подписал отречение, и в тот же день Сенат, прежде безропотно принимавший любые предложенные властителем Франции законы, провозгласил королем Людовика Восемнадцатого, терпеливо ожидавшего этого дня в Лондоне и пальцем не пошевельнувшего, чтобы вернуть себе трон.

– - За что дрались?
– - сердито заявил фон Таузиг, оправляя новенький ментик.
– - За Отечество?

За свободу? Да французы вышли из этой войны победителями! Пруссия даже к границам 1792 года не вернулась, а они получили Савойю и Эльзас. И, разрази меня гром, если Конституцию они не получат прежде нас. Проклятые дипломаты с их проклятыми медовыми языками. Ты, Войцех, как знаешь, а с меня армии хватит. Меня звезды ждут.

– - С меня тоже, -- согласился Войцех, -- но я в Париже останусь, пока Каролина в трауре. Через год на свадьбу приезжай, поглядишь на меня без усов.

– - Красавица она, -- улыбнулся Дитрих, представленный пани Жолкевской на ужине у Витольда, -- умна, манеры царственные. Но усы все равно сбривай, уговор есть уговор.

– - Перед свадьбой сбрею, -- вздохнул Войцех, -- плохая примета -- раньше времени уговоры исполнять. Пойдем, поглядим, готова ли Клерхен. Нас уже ждут.

В ожидании перехода на кантонир-квартиры в Северном департаменте Франции, добровольцы отдохнули от дорожных тягот, привели в более-менее приличный вид потрепанные мундиры, отъелись и отоспались. Генерал фон Бюлов, желая хоть немного искупить несправедливость по отношению к своим воинам, устраивал офицерское собрание в Булонском лесу, сняв для этого один из пустующих павильонов. Торжество обещал удостоить своим присутствием сам Блюхер с офицерами штаба, и Клерхен, верная своему слову, намеревалась пройти тур вальса с генералом Гнейзенау, не снимая мундира и звеня кавалерийскими шпорами.

За Гнейзенау, сдержавшим обещание, данное Войцеху, выстроилась очередь желающих на себе испытать, так ли уж суров нрав гусарского корнета. Но Клара, войдя во вкус, не отказала никому, и лихо прошлась с Шеметом в мазурке, сорвав восторженные аплодисменты товарищей. После чего исчезла и вернулась через полчаса, смущенная, счастливая, с букетом в руках и довольно подкручивающим ус Гансом Эрлихом за спиной.

– - Можете нас поздравлять, -- гордо заявил Эрлих, -- мы помолвлены. Свадьбу придется отложить, пока родители Клерхен не дадут согласия.

– - Это формальности, -- заверила его Клара, -- после того, что я "натворила" им деваться будет некуда. Хоть кому-то с рук сбыть.

– - Значит, я "кто-то"?
– - обиженно спросил Ганс.

– - После свадьбы узнаем, -- рассмеялась Клара, -- а до тех пор веди себя прилично, не то передумаю.

– - Так точно, фройляйн корнет, -- щелкнул каблуками Ганс, -- есть вести себя прилично.

– - Вот, кажется, и все, -- грустно заметил Войцех, когда они вернулись на квартиру, которую занимали втроем -- он, Дитрих и Ганс, -- расстаемся. Не навсегда, конечно, но надолго ли? Кто знает?

– - Еще не сегодня, -- ответил Дитрих, -- время есть. Пока еще прошение об отставке подпишут. Но домой уже хочется. А тебе?

– - Не сегодня, -- улыбнулся Войцех, -- но я с вами на север не еду. Мою отставку фон Бюлов уже подписал. Вилли упросил.

– - Хорошо тебе, -- вздохнул Дитрих, -- свободен, как птица, влюблен и полон надежд.

Ночи горели пожарами, но темные тени под глазами Каролины не исчезали, а улыбка, когда они отрывались друг от друга, чтобы поговорить, была печальной. Через две недели Войцех уже не мог вынести все нарастающего груза вины.