Черная стая
Шрифт:
Войцех залился краской, прикусил губу. Спорить с Янкой он до сих пор опасался.
– - Что ж разрумянился-то?
– - не унималась ключница.
– - Дело молодое, гуляй, дитятко. Девки-дуры уж все локти искусали, тебя дожидаючись.
На этот раз Войцех не выдержал.
– - Я же говорил тебе, Янка, что женюсь, -- сдерживая гнев, процедил он, -- следующей весной в Париж за невестой поеду.
– - Женюсь, -- протянула старуха, -- женюсь. Знаем, слыхали. На вдове старого пана Жолкевского. Будто девки справной во всей Литве не нашлось. Далеко до весны-то. Поглядим.
– - Не твоего ума дело, -- отрезал Войцех и вышел, хлопнув дверью.
В
Да и в деревне Войцех не раз замечал, как молодые женщины с заговорщическим видом кивали на "паныча" своим младшим сестрам, видать, вспоминая проведенные с юным графом в стогу или на сеновале ночи. Сельскими радостями в прошлые приезды домой Войцех не пренебрегал, и слава о нем, похоже, шла немалая.
Нельзя сказать, что сельские прелестницы оставляли его совсем равнодушным. В мыслях была Линуся, в груди щемило от боли, голова кружилась от счастья. Рисунки и письма лежали у изголовья в резной шкатулке, и он не променял бы их на все золото мира. Но человеческая природа не ждет, пока любовь далеко, и в этом Войцех уже не раз убедился, когда какая-нибудь хорошенькая служанка дарила ему призывный взгляд.
О том, чтобы последовать этому призыву, конечно, не могло быть и речи. Дела давние поросли быльем, но теперь Мединтильтас ждал Линусю. И Войцех хорошо понимал, что при всей его осторожности ему просто везло. Ни разу к крыльцу замка не подбросили ночью пищащий сверток, ни разу родители загулявшей допоздна девицы не пришли к графу с требованием покрыть стыд хорошим приданым. Теперь даже мысль о том, что такое может случиться, приводила его в ужас.
И, все-таки, признался себе Войцех, к забавам с деревенскими проказницами всерьез относиться не получалось. С ними он был нежен и ласков и старался, чтобы у девушки остались самые сладкие воспоминания о проведенной с барчуком ночи. Невинное мужское тщеславие, простительная гордость умелого любовника. Но он мог даже не вспомнить лица наутро, и спроси его кто-нибудь, доводилось ли ему дважды обнимать одну девушку, только пожал бы плечами.
Бурным сентябрьским вечером Войцех помчался в Жолки, обгоняя грозу, не потому что проведенная там накануне ночь была лучшей в его жизни. Они недоговорили, недолюбили, не узнали друг о друге самого важного. В каждом прикосновении, в каждом поцелуе было обещание -- завтра будет еще лучше, еще прекраснее, завтра я сделаю для тебя еще больше. Всю жизнь. Сколько сумею, сколько смогу. И что значил какой-то год в сравнении с целой жизнью?
Через месяц беззаботной счастливой жизни Шемет уже ощутимо страдал от неотвратимой деревенской скуки. Герр Миллер, педантичный и чопорный пожилой холостяк, прекрасно справлялся с текущими делами имения, и личное вмешательство графа могло бы только навредить работающему, как часы, хозяйству. Жюстина, все свободное время отдающая приходской школе и детскому саду, организованному по советам Фрёбеля, с которым она находилась в постоянной переписке, в советах Войцех не нуждалась.
Соседи, с которыми приходилось встречаться, исполняя светский долг, утомляли разговорами
Первое время Войцех спасался от скуки охотой. Бешеная скачка по наливающимся золотом полям, хриплый лай борзых, удачный выстрел по прижавшему уши зайцу, петляющему среди колосьев, возвращали ему привычный азарт битвы, а звуки охотничьего рожка заменяли зов боевых труб. Заяц, ушедший за крестьянскую межу, спасал пушистую шкурку. Свои поля граф, к отчаянию герра Миллера, вытаптывал без зазрения совести. Но на охоте жизнью рисковал только заяц, и вскоре это занятие Войцеху тоже прискучило.
Лучшим лекарством от сплина для его деятельной натуры служил, пожалуй, Тадеуш Жильбер. Войцех часами мог возиться с братом, придумывая для него новые забавы, наблюдая, как малыш жадно познает жизнь, каждый день узнавая что-то новое, учась на набитых шишках и синяках, вслушиваясь в сказки, которые Войцех рассказывал ему перед сном. Но Тадек был еще слишком мал, и собеседник из него был, прямо скажем, неважный.
В середине июля Войцех отправился в Кенигсберг, где требовалось его личное присутствие на заседании аграрной комиссии, а после присоединился к Жюстине, воспользовавшейся оказией, чтобы сделать заказы в колониальных и мануфактурных лавках. На рыночной площади внимание Войцеха привлек парящий над крышами яркий воздушный змей, и с этой минуты его пребывание в Мединтильтасе обрело новый смысл.
Тадек, для которого была куплена новая игрушка, прочно стоял на земле маленькими ножками, и ему быстро надоело задирать голову, разглядывая далекий красно-желтый квадратик в высоком небе. Зато Войцех загорелся новыми идеями. Сны о небе не давали ему покоя, но в ангелов он не верил, парение души считал прелестной поэтической метафорой, а миф об Икаре -- безнравственной назидательной сказкой, ограничивающей полет человеческой фантазии. Теперь он вспомнил, что читал о полетах монгольфьеров, и о смельчаках Пилатре де Розье и маркизе д'Арланд, впервые поднявшихся в небо в хрупкой корзине воздушного шара.
Всю следующую неделю Войцех провел на лугу, тщательно записывая свои наблюдения за поведением змея, поднимавшего в воздух различные грузы. Выводы следовали неутешительные, змей, способный поднять человека, должен был быть поистине огромным. И как его запустить, оставалось неясным. Впрочем, знаний для расчета ему, явно, не хватало, и Шемет засел за старые учебники математики, выписав из Кенигсбергского университета гору книг, которые могли бы ему пригодиться. В его письмах Дитриху жалобы на скуку сменились вопросами о воздухоплавании и физике. Ракеты Конгрива, распугавшие французов при Лейпциге, представлялись ему теперь в совершенно ином свете. Но как привести все эти разрозненные знания к общему итогу, он не знал, и пока что с упорством штурмовал зубодробительные высоты дифференциального исчисления.
Свои новые занятия Войцех излагал в письмах Линусе с присущей его увлекающейся натуре страстью, и в середине августа получил первый ответ. Из конверта выпал рисунок. Альбатрос, парящий над бурным морем. Скупые штрихи ясно передавали штормовой ветер, сияющее молниями грозное небо и несгибаемое упорство гордой птицы.
– - Вишь, какой смелый.
Из-за плеча раздался хрипловатый голос Янки. Войцех и не заметил, как старуха подошла к столу.
– - Это Линуся рисовала, -- похвалился он, -- для меня. Я ей написал, что хочу когда-нибудь взлететь на воздушном змее.