Чернозёмные поля
Шрифт:
По ступеням балкона поднимался Алёша, бледнее и сумрачнее обыкновенного.
— А, наш юный пустынник! Вы тоже здесь? — добродушно возопил юнкер, стремясь навстречу Алёше. — Как ваши поживают? Что сестрица?
— Я её не видал сегодня, а вчера вы были, — холодно отвечал Алёша, проходя в комнаты. — Вообще я вижу сестру реже, чем вы.
— Как это мило! — встрепенулась Лиза, отрываясь от своей работы. — Тогда пробежал в сад, сказав «здравствуйте», теперь бежит домой, даже «прощайте» не хочет сказать. Садитесь с нами, милостивый государь, и извольте
— Не смею перебивать лавочку у monsieur Штрауса, — с некоторою злобою сказал Алёша. — Да мне и некогда, мама ждёт.
Алёша искал взорами Надю, но она сидела нарочно задом к лестнице и строго смотрела на своё вышиванье.
— Ах вот, молодой человек, вы лучше знаете, — развязно говорил между тем Штраус. — Ведь m-lle Трюше взяла роль? Не помните, какую, в какой пьесе?
— Она давно взяла роль, — с угрюмой насмешкой отвечал Алёша.
— Ну да, я знаю. Не помните, какую? — продолжал допрашивать невинный юнкер.
— Дуры и сплетницы! — резко сказал Алёша, не удостоивая своего собеседника ни одним взглядом.
— Ах, Алёша, какой ты стал раздражительный, ни на что не похоже. Что это с тобой? — спросила Лиза.
Алёша не отвечал и нетерпеливо вертел в руках шляпу.
— Я ни разу не видел мосьё Алексиса в весёлом расположении духа. Он всегда мрачен, как ночь, и грозен, как туча, — острил юнкер.
— Дураки зато всегда веселы, — коротко заметил Алёша и даже слегка посмотрел на юнкера.
Лиза так и вздрогнула, и все барышни тревожно подняли головы. Но добродушный юнкер продолжал как ни в чём не бывало:
— То ли дело Лидия Николаевна, она и мёртвого разбудит. С ней просто не видишь, как время летит.
— Вам это нравится? — мрачно уставился на него Алёша.
Юнкер немного смутился.
— Да сами посудите, что за охота вечно хандрить и скучать? Пока молоды, будем веселы! Придёт старость, успеем поскучать. Ей-богу, делайте по-моему, monsieur Alexis, здоровее будете. — Он расхохотался самым задушевным образом. — Вот я всегда весел. Чего мне горевать?
— Завидую вам, — пробормотал Алёша, с сожалением покачивая головою. — Не все глядят на мир так… просто, — добавил он, подумав. — Вы под пару моей сестрице в этом случае.
— О, мы бы с ней никогда не скучали, за это я ручаюсь! — увлечённо объявил юнкер.
— Не скучали — и только? — спросил Алёша. — Птицы и овцы тоже, я думаю, не скучают. Довольно ли этого? С моей сестрицы, я знаю, довольно.
— О, и с меня довольно! Я, откровенно говоря, не охотник до философии, — хохотал юнкер.
— Ну и слава Богу, — сказал Алёша, не удержавшийся от улыбки.
— Ах, я и забыла! Вы заболтали меня, — вспомнила Даша, вскочив на ноги с самым озабоченным видом. — Нужно к обеду салату и огурцов нарвать. Пойдёте с нами, monsieur Штраус?
— Куда это?
— На парники; мы ведь сами рвём, гораздо меньше выходить и выбирать можно.
— Хорошо, хорошо, я с вами! И вы, m-lle Lise, на парники?
— Пожалуй,
— Да, я всю весну с ними возилась. а вы будете рвать да кушать, да топтать плети! Слуга покорный, — решительно сказала Даша.
Лиза принесла из дому корзинку и нож, и вся компания шумно двинулась с балкона.
— Алёша, марш с нами! — командовала Лиза поход на Дашины арбузы.
— Нет, прощайте, я уеду сейчас. Мама будет сердиться, — ответил Алёша, медля на балконе.
— Ты не пойдёшь, Надя?
— Да жарко, я ведь сейчас только из саду, не пристани целый час сидела.
— Ну, будете без арбузов, сами виноваты! — кричала Лиза уже из аллеи.
Алёше нужно было уходить, но он не решался. Надя сидела суровая и непоколебимая, задом к нему. У Алёши не сердце было нехорошо. Он был очень недоволен собою. Его восторженная исповедь казалась ему теперь ужасною дерзостью, после которой Надя не захочет говорить с ним; он помнил, что высказал ей свою ненависть к Суровцову, а Надя знает, конечно, как ласков и внимателен был к нему всегда Анатолий Николаевич. Надя никогда не простит ему этой обиды. Точно так же противен был Алёша сам себе за своё наглое обращение с юнкером. «Какое право имею я смеяться над ним? Надя слышала все мои глупые выходки и теперь будет презирать меня!»
Алёша в нерешительности вертел в руках шляпу и хлыст, не зная, проститься ли с Надей, или уйти просто.
— Прощайте, Надя, — наконец с усилием произнёс он, не двигаясь с места и потупив глаза.
— Прощай, Алёша, — холодно и не оглядываясь ответила Надя.
Алёша постоял молча несколько минут во внутренней борьбе с самим собою.
— Надя, простите меня, не сердитесь, — тихо прошептал он, ещё ниже поникая головой. Надя не отвечала. — Вы не прощаете меня? — так же тихо спросил Алёша.
— Ты злой мальчик, Алёша, — строго сказала Надя. — У тебя в сердце мало любви к людям. Иначе бы ты не осуждал так других и не думал бы так много о самом себе; ты считаешь свои капризы выше всего на свете. Это очень дурно.
— Капризы? Какие же капризы, Надя? Я был раздражён и наговорил глупостей Штраусу, это правда. Если вы хотите, я попрошу у него извинения. Но то, что я сказал вам, это не каприз. Я должен был высказать во что бы то ни стало… не браните меня за это… это не в моей власти; я и без того очень несчастлив.
— Ты не несчастен, Алёша, а ты испорчен, — ещё строже сказала Надя. — Вместо того, чтобы учиться хорошенько, как другие дети, и играть, как все дети играют, ты корпишь тайком над всякими сумасбродными книгами и набиваешь себе голову пустыми фантазиями. Это не поведёт тебя ни к чему хорошему. Посмотри на себя, ты не похож на мальчика… бледен, расстроен, точно больной.
— Я действительно болен, Надя. Мне недолго придётся жить… но пока не умру, я буду думать только о вас и любить только вас одних…