Черные ножи 4
Шрифт:
Я бросил на Якова долгий взгляд, хорошенько его запоминая. Он казался чуть застенчивым. Чисто выбрит, но непослушные волосы, не прикрытые шапкой, трепались на ветру. Пронзительный, но при этом чуть печальный взгляд. Это был скорее поэт, чем солдат. По крайней мере, так мне показалось.
Яков зашел в барак, и больше мы его не видели.
Ни в одном из прочих бараков профессора мы не нашли и, когда вернулись к выходу из особой зоны, Ханнес негромко спросил:
— Капо, ты сейчас прямиком к доктору
— Наверное, — осторожно ответил я, — нужно доложить, что профессора нигде нет.
— Такое дело ночью произошло, — неловко пожал плечами Ханнес, — я слегка перебрал, а она постоянно дерзила и смеялась так вызывающе…
— Вы о чем, господин унтерофицер? Я вас не понимаю!
— Вот… — он сунул руку в карман шинели и вытащил оттуда нечто непонятное, напоминающее белокурый женский парик. — Отдай это доктору. Вдруг он сможет пришить обратно?
Лишь взяв это в руки, я сообразил.
Я держал окровавленный скальп Хельги. Волосы спутались в невнятный клубок.
Так вот, кто стал причиной ее смерти. Молодой унтерофицер, худой и улыбчивый. Чей-то сын, чей-то брат. Кровавый убийца.
Дыши! Дыши! Его время еще на наступило, но оно наступит, клянусь!..
— Она умерла сегодня, — стараясь контролировать голос, негромко произнес я, и отдал скальп обратно Ханнесу, — не выдержала боли.
— Неудобно вышло, — пробормотал эсэсовец, — впрочем, сама виновата, шлюха!..
Он брезгливо отбросил волосы в сторону, прямо в грязь, и, резко развернувшись, вернулся на свой пост.
Теперь мне стало понятно, отчего он так охотно провел экскурсию по особой зоне. Хотел через меня загладить свою вину перед доктором, который был вынужден тратить собственное время и лечить Хельгу. Да и рапортфюрер Зорге был бы явно недоволен произошедшим. Проститутки — это не обычные заключенные, они зарабатывают деньги для Рейха и поэтому состоят на особом счету. Убивать или калечить их было не желательно.
Я двинулся в сторону лазарета, но внезапно пошатнулся. В груди резко кольнуло, да так, что дыхание перехватило.
Едва балансируя на грани сознания, я замер на месте, стараясь дышать очень осторожно.
Через минуту отпустило.
Но что это было? Наследие Димки? Его сердечный дефект, который, казалось, ушел навсегда, внезапно вернулся? Но, я думал, с этим покончено.
Или так сказалось волнение последних дней?
Я всегда считал себя человеком достаточно черствым, много всего повидавшим, но здесь, в Заксенхаузене я понял, что глубоко ошибался. Погрузившись с головой в человеческую мерзость и жестокость, я понял, что милосердие годится не во всех случаях.
Некоторые преступление нельзя простить или искупить. За них нужно наказывать, причем безо всякой жалости. Гуманизм, который можно проявить в других случаях, тут не подходит.
Не зря раньше казнили преступников на площадях, при скопище народа. Люди от мала до велика должны видеть, что правосудие существует, и зло будет наказано. Это основа основ.
Насилие — прерогатива государства, но лишь в мирное время. В случае войны каждый гражданин обладает правом карать врага собственной рукой.
Я выжгу тут все дотла, если хватит удачи и сил. Убью всех, до кого смогу дотянуться. Дайте только немного времени, и пусть не подведет здоровье. Надеюсь, приступ был случайным и единичным, и ничего серьезного мне в ближайшее время не грозит.
Сестра Мария приняла известие о том, что профессора нигде нет, с огромным удивлением и даже, как мне показалось, недоверием.
— В спецмастерских искал? — спросила она и тут же покачала головой: — Впрочем, тебя туда не впустят без пропуска. Секретность.
Хм, мне сразу стало интересно там побывать. Если уж я зашел в особую зону «А», то, наверняка, сумею проникнуть и в эти спецмастерские. Интересно, где они находятся? В индустриальном дворе я обошел уже все строения, кроме одного, у которого постоянно дежурили четверо эсэсовцев. Скорее всего, мастерские там и располагались. В них явно производили нечто важное, если даже обычные капо не могли попасть внутрь без пропуска. Очень любопытно…
Если я не могу попасть в спецмастерские, то, быть может, сумею встретиться с теми, кто в них трудится? Но как это сделать?
Лагерная иерархия строилась просто: в самом низу стояла основная масса — она работали при любой погоде и любых условиях, причем работа им доставалась самая тяжелая — таскать, грузить, копать. Потом шли те, кто работал в закрытых помещениях. Они не обладали никакими привелегиями, но им все же было гораздо проще, чем первым. Еще выше стояли заключенные-спецы, мастера своего дела, профессионалы. Вот они-то, скорее всего, и трудились в спецмастерских. Селили их тоже отдельно, и до сих пор никакого контакта с этой группой я не имел, придется это упущение наверстать. Ну а самый верхний уровень — капо, фашисткие приспешники, надзиратели. Этим дозволялось многое.
Подумав немного, Мария приказала мне продолжить уборку в лазарете, сама же быстрой походкой направилась к кабинету доктора.
Тот как раз вышел в коридор и нетерпеливо спросил:
— Ну что, где он?
— Отсутствует, — сестра Мария выглядела слегка растерянной, — я отправляла капо найти профессора, но тот, словно испарился.
Знала бы она, насколько была права.
— Нет, так дело не пойдет! — доктор Риммель выглядел сердитым. — У нас совершенно нет времени на эти игры. Я немедленно иду с жалобой к начальнику лагеря!