Черные ножи 4
Шрифт:
Все же он сумел связаться с Марковым или Зотовым. Отлично!
Самого Якова с моей позиции видно не было, но одно его имя, произнесенное вслух, воодушевило многих.
— За Сталина!
Человек сорок пленных в одном отчаянном порыве бросились вперед. Сначала я вовсе не понял цель их маневра — впереди колючка, за ней — стена, — но тут же все стало на свои места.
Первая пятерка грудью кинулась на проволоку, сметая ее своим весом с креплений и стараясь разорвать провода.
Но электричество никто не отключил,
Я перебежал к ближайшему бараку, подхватив по пути пистолет, валявшийся рядом с телом одного из офицеров.
Хорошее оружие — надежное и готово к бою. Фриц не успел им воспользоваться по назначению, лишь выхватил из кобуры и тут же лег намертво от удара по голове.
— Буров?
Я чуть дернулся, услышав эту фамилию. Давненько меня так не называли…
Яков прятался за торцом соседнего барака, сжимая и разжимая кулаки.
— Ты цел?
— Относительно, — Яков был весел и бодр, — я все сделал, как ты сказал. Связался с Зотовым, он познакомил меня с генералом…
— Твое имя многое значит.
— Имя отца, не мое.
— Сегодня люди идут в бой с твоим именем на устах. Не преуменьшай их подвиг.
Яков замолчал, обдумывая, потом серьезно кивнул:
— Я понял.
— Что с Бандерой? — этот вопрос интересовал меня особенно сильно, но Джугашвили лишь пожал плечами в ответ.
Я начал закипать:
— Это очень важно! Он нужен мне! И лучше мертвым, чем живым!
— Я выбрался из блока и сразу бросился искать генерала, так мы с ним договорились. Понятия не имею, где этот человек…
— Ур-р-р-а! — мощный крик, одновременно раздавшийся из десяток глоток, отвлек меня на мгновение.
Новая волна поднявшихся людей попыталась сбить колючку с правой стороны, где вынесли вышку вместе с пулеметчиками. Люди жертвовали собой, не раздумывая ни секунды, не теша себя надеждами.
Они просто бежали вперед, своими телами сбивая преграду, чтобы другие, те, кто шли за ними, смогли пройти там, где упали они.
И получалось.
Я уже видел пирамиды из человеческих тел то тут, то там — люди пытались перебраться через стены прямо по трупам погибших секунду назад.
Выли сирены, и с минуты на минуту стоило ждать подкрепления из казарм, в которых размещались эсэсовцы. Человек двести — триста сейчас отдыхали, но когда они возьмут оружие и прибегут на звуки, мало не покажется.
Фон Рейсс давно пропал из виду, и я понятия не имел, где он сейчас, и жив ли вообще.
Мой путь лежал к «Целленбау», и Яков побежал за мной следом, держа в руке подобранную по дороге палку.
Ворота
— Зачем он тебе? — Яков запыхался, но держался четко за моей спиной.
— Так надо…
Я считал, что все рассказал еще в прошлый раз, и повторяться не хотел.
Первая камера была пуста — лишь кровать без матраца и упавший на бок стул.
Вторую камеру мы взломали легко, лишь сбив запор на двери. Внутри — картины на стенах, ковры на полу, тихая музыка, струившаяся из патефона. Запах вкусной еды.
— Да тут две комнаты! — восхитился Яков. — Царские хоромы!
В первой комнате мы никого не нашли, а во второй…
Мужчина пытался взломать еще одну дверь, ведущую в коридор, но ничего не получалось, и теперь он обернулся на нас с испугом во взгляде и попятился к стене.
Я сунул Якову в руку пистолет.
— Сделай это. Не думай. Просто стреляй!
— Почему не ты? — спросил Джугашвили, принимая оружие.
— Так будет правильней. Я здесь чужой, а ты сегодня меняешь историю!
Он тяжело вздохнул и разрядил всю обойму в грудь и лицо пленнику.
Я подошел к телу и проверил пульс.
Степан Бандера был мертв.
Глава 23
Это не была жестокость или безжалостность, и я не чувствовал ни малейшего сожаления, хотя только что участвовал в убийстве безоружного человека.
Хотя нет, убийством я бы произошедшее не назвал — это была казнь.
И я очень надеялся, что мы совершили правое дело, предотвратив многочисленные преступления и бесчинства, которые должны были произойти в будущем под знаменем этого имени, которое я даже произносить вслух не хотел.
Все, что я чувствовал — невероятное облегчение, словно камень с души.
Чтобы изменить мир иногда приходится марать руки, но пусть уж лучше это сделаю я, мне не привыкать, чем кто-то другой.
Светлое будущее невозможно без темного прошлого.
И пусть это глупость, но я верил, что Эра милосердия возможна. Что люди могут стать и чище, и добрее, но для этого нужны предпосылки. Общество и воспитание обязаны сделать из человека — Человека, и советский строй был, как никто другой, близок к этому.
В детстве само понятие «насилие» казалось страшным и мрачным. Убийства в фильмах и книгах живо воспринимались психикой, оставляя свой след. Но прошло несколько десятков лет, и детям с яслей начали внушить, что насилие — неотъемлимая часть жизни. И новые поколения не получили ту детскую «прививку доброты» и оказались подвергнуты совсем иной методике воспитания, построенной на грязи, лжи и смерти.
Я очень хотел, чтобы в этом мире, куда я попал волею случая, все пошло немного иным путем. И я делал все возможное для этого.