Чертоги Казад-Дума
Шрифт:
Азог широко улыбнулся. Косо глянул на Анаэль, что стояла теперь позади, сжимая в пасти тоненький ремешок с большим черным ключом.
Погрязший в горе противник – мертвый противник.
Погрязший в горе противник – мертвый противник. И спорить тут не с чем. Двалин, первым увидевший Траина (живым и здоровым), сразу сообразил, во что может вылиться воссоединение королевского семейства. Не хотелось бы поддаваться панике, стискивающей горло, но воинский опыт подсказывал гному: догадки были верными, а опасаться большой резни еще как стоило.
Сглотнув, опытный и знающий толк в делах войны эреборец косо глянул на своего друга. Торин стоял в стороне, окруженный притихшими орками. Плечистый, высокий, он прямо взирал на Азога, и лицо его оставалось
«И вот сейчас начнется буря, — подумал Двалин. — Как это обычно и бывает, когда кровь кипит в жилах, а в голову стучит набат ярости».
Молодой наследник рода Дурина любил своего отца и искренне горевал по нему после битвы при Азанулбизаре. И хоть никто не знал, мертв Траин или жив, Торин был уверен, что отца встретить уже никогда не сможет. Вместе с погибшими товарищами в долине у восточных врат Мории умерла и надежда эреборцев на тихое, спокойное существование. Пролитые над телами слезы не успокаивали сердец, а шрамы, оставшиеся на телах воинов, каждый день напоминали подгорным жителям о проигранной войне. И хоть Торин всячески пытался скрыть свои слабости, Двалин знал, как сильно переживает друг из-за смерти отца и деда. В молчании молодого гнома сквозили ветерки печали и горя. И только эти ветерки выдавали истинные чувства упрямого наследника рода.
А сейчас очень некстати этим ветеркам давался повод разгуляться в душе Торина. Нет, Двалин был определенно рад неожиданной новости: живой и целёхонький Траин воодушевлял своим внезапным появлением в компании орков. И пускай он был пленником гундабадского варвара, сути дела грустные факты не меняли.
Зато меняли подход к битве, что разгоралась у Лихолесья. Торин, и так не слишком сдержанный в случаях, когда спорные ситуации касались чести семьи, вряд ли станет колебаться теперь. Храбрости наследнику рода Дурина занимать не приходилось, хотя со здравомыслием порой бывали проблемы. А так как оградить от глупостей Короля было некому, следовало ожидать худшего. В сложившихся обстоятельствах – большой драки. Но даже глупцу было ясно, что выстоять против армии в пять сотен голов вряд ли было по силам и двум взводам гномьих воинов. Чего уж говорить о той несчастной дюжине отчаянных душ, что решилась последовать за своим лидером в самое пекло драконьего логова.
Оглянувшись за спину, Двалин обвел взглядом компаньонов. Все как один стояли с открытыми ртами. Даже Бильбо и Ниар, которые, по сути, не могли оценить всего драматизма происходящего. Качнув головой, Двалин приподнял в руке молот.
Расслабляться не стоило. Тем более не стоило давать эмоциям власть над рассудком. Более прочего в таких вот безвыходных ситуациях требовалась способность мыслить трезво и быстро. А силы, как духовные, так и физические, уже кончались.
Расслабляться не стоило. Тем более не стоило давать эмоциям власть над рассудком. Более прочего в таких вот безвыходных ситуациях требовалась способность мыслить трезво и быстро. А силы, как духовные, так и физические, уже кончались. Впрочем, Торин не был уверен в собственной адекватности. К горлу подступил горький комок, грудь словно сжали стальными тисками. Перед глазами плясали белые огоньки головной боли, раненую руку сжигала агония. Вообще, хотелось уйти в Лихолесье, сесть где-нибудь у пенечка и повыть от навалившейся на душу тоски. Жаль только, что для Торина подобное проявление чувств было непомерной роскошью.
Стиснув зубы, молодой гном переступил с ноги на ногу. Моргнул, прогоняя прочь предательские слезы. Никто не должен был видеть слабости, ни враги, ни компаньоны. Сломленный лидер ни на что не годится. А сломленный Король и подавно.
«Отец жив, — глупая мысль стучала в голове отбойным молотом, заглушая голос невозмутимости. — Отец жив, стоит рядом, смотрит на меня, на мои глупые попытки отбиться от орчьей ватаги. Аулэ, чем-то я провинился перед тобою, раз ты так наказываешь
Было место и радости, но привкус ее был горек. Не зная, что делать дальше, Торин ошеломленно оглядывал постаревшее и осунувшееся лицо Траина. Похудевший, беловолосый, он сам на себя не походил. Где его носила лихая? В какие омуты бед затягивала? Кто его знает. Да и неважно это. Главное, что он был жив…
Взгляд Торина скользнул по цепи, что оплетала отцовскую шею. Большая цепь, знатная, кованая из черной стали. Видимо, Азог очень боялся потерять своего пленника, раз решился надеть на него ошейник, как на жалкую дрянную псину. Сердце гнома больно кольнуло, в груди разлился свинец, спирающий дыхание, заставляющий ежиться и медлить. Взор наследника трона Эребора остановился на шрамах, что покрывали лицо Траина. На свежих шрамах, еще не заживших.
Неуверенность переросла в злобу, а злоба — в приступ ненависти, разрушительный, смертоносный. Забыв на какой-то миг о потерянном ключе, Торин сосредоточил все свое внимание на Азоге. Том самом бледном орке, который посмел ступить в священные залы Казад-Дума. Том самом орке, который собственноручно убил сотни гномов. Том самом орке, который принес Торину и его родным так много страданий. Сжимая в здоровой руке меч, эреборец сделал шаг вперед. И ничего в тот момент его не заботило – ни смерть, ни одиночество, ни слабость во всем теле. Ничего в сердце Торина не осталось, кроме сожжённой дотла пустоши отчаяния и звериного гнева.
Вряд ли что-то могло остудить разгорячённое сердце молодого Короля-под-Горой. Давно пылающее пламя печали и постоянных потерь могла усмирить лишь кровь врага, пролитая на землю, коснувшаяся клинка, впитавшаяся в кожу.
====== Глава 5.2: Барук Казад! ======
Вряд ли что-то могло остудить разгорячённое сердце молодого Короля-под-Горой. Давно горящий пожар печали и постоянных потерь могла усмирить лишь кровь врага, пролитая на землю, коснувшаяся клинка, впитавшаяся в кожу. Бильбо, нервно облизав губы, переступил с ноги на ногу. В висках отбойным молотом стучала кровь, лоб покрыла испарина, всю сущность хоббита поглотил дух свирепой и безжалостной войны. Чуждый насилию, полурослик с трудом верил, что оказался в столь ужасной передряге: орки наступали со всех сторон, рычали, плевались, сверкали голодными глазами. Страх сковывал мышцы, разум с тяжестью анализировал поступающую извне информацию.
«Мы погибнем тут, — со скупой отрешенностью решил Бильбо. — Поляжем на проклятой опушке леса от рук гадких, мерзких орков. И хорошо, если после смерти тела наши останутся целыми. Но, очевидно, оказаться в могилах останкам не придется, ибо косточки наши вероятнее всего придутся по вкусу шакалам Азога».
Ярость взыграла в крови мистера Бэггинса, слепая, дикая, полыхающая негодованием. Нахмурившись, Бильбо проглотил горький комок, подобравшийся к горлу. Не желая раскисать в столь ужасный час, храбрый хоббит собрал всю свою волю в кулак и обратил взор к Ниар. Девушка стояла поодаль, прячась за широкой спиной Глоина. Изредка кидая испуганный взгляд на замерших врагов, воспитанница Беорна нервно покусывала нижнюю губу. Карие глаза юной особы сверкали, за маской задумчивости кипели юные и живые мысли. Что-то Ниар задумывала. Но что?
«Она поможет, — без тени сомнений подумал мистер Бэггинс. — Поможет, как иначе? Ведь пришла же девица в Лихолесье на свой страх и риск. Пришла, и вывела нас из леса. И, разрази меня гром, если Ниар не сможет найти способ избежать побоища».
Надеяться на помощь со стороны воспитанницы оборотня Бильбо не хотел, но оглядываясь, понимал, что одержать победу над светлокожим врагом Торина в этот раз не выйдет. И хоть последний бой с орками гномы благодаря Гэндальфу пережили, правда настоящего не позволяла допускать вероятности очередного случая слепой удачи. Всю компанию смельчаков окружили, Торин стоял поодаль, орков становилось все больше, а отступать, судя по всему, никто не собирался. Бильбо сжал губы, сдерживая крики ярости и страха.