Чертово яблоко (Сказание о «картофельном» бунте)
Шрифт:
Гурейка был уверен в своей неотразимости. Все девки казались ему пустыми и легкомысленными, коих без труда можно затащить в постель. Это воззрение еще больше укрепилось в нем, когда стал жить у приказчика, который не знал счету своим амурным победам. (Одного не знал Гурейка: почему деревенским бабам, оставшимся временно без мужиков, приходилось уступать приказчику).
А Стенька тем временем спал безмятежным сном.
Глава 13
ЗАВОДЧИК ГОЛУБЕВ
Утром хозяин обоих
— Хватит спать-почивать. Спускайтесь, ребятушки, откушать хлеба-соли.
— Ты как хочешь, Гурейка, но на дармовщинку я больше есть не буду. Томилка все же не купец и не граф. Давай отдадим ему вперед за месяц.
— Да я разве против?
Как ни упирался Томилка, но все же парни настояли на своем, а потом Гурейка произнес:
— Ты вчера, Стенька, о работе толковал. Пожалуй, сходим к заводчику Голубеву. Я ведь тоже топор в руках держать умею.
— Добро. Но вначале надо договориться, что будем отвечать заводчикам. Сей народ въедливый. Как бы в промашку не угодить.
— Дело говоришь, Стенька. Покумекаем…
О своем разговоре поведали Томилке. Тот в случае чего обещал подтвердить о «давно умершем двоюродном брате», который и в самом деле когда-то наличествовал.
Филат Егорыч Голубев, пожилой мужчина (далеко за пятьдесят), распахнув сюртук и поблескивая золотой цепью на бархатной жилетке, оценивающе посмотрел на парней и устроил им дотошный расспрос:
— Не здешние. По какой нужде, любезные, в Вязники притащились?
— Нужда у всех одна, господин Голубев. Безденежье. Не худо бы рублишко-другой заработать, — отозвался на правах старшего Гурейка.
— А ты что, детина, скажешь? — заводчик перевел острые пепельные глаза на Стеньку.
— Да то же самое, господин заводчик. Деньги только Иисусу Христу не нужны.
По сухощавому лицу Голубева пробежала ухмылка.
— Не дурно выразился… Из каких мест пожаловали?
— Из Вятской губернии. Помещик наш указал по весне вместо хлеба картошку сажать, но нам то в диковину. Заключили договор, что оброк будем зарабатывать на отхожем промысле. Ныне так многие делают, даже в Питер уходят.
— А почему в Вязники, любезные? Аль в других городах работы нет?
— Все дело в том, господин заводчик, — отвечал Гурейка, — что работа обиталища требует. А в гостинице жить нам не по карману. В Вязниках же у меня дальний родственник оказался. Двоюродный брат Томилки Ушакова, что огурцами промышляет. Родственник-то давно Богу душу отдал, но Томилка нас все равно к себе на жительство пустил. Мы ему и деньжонки наперед заплатили. Можете проверить.
— Надо будет, проверю… А годны ли вы, любезные, к плотничьей работе? На слово я никому не верю. Идите к Никитке, главе плотничьей артели. Даст он вам работенку позаковыристей. Коль через час-другой не выгонит, на другой день о заработке потолкуем. С Богом, любезные.
Как ни придирчив был Никитка, какие виды рубок парням не заказывал, предоставив для испытаний толстенное дубовое бревно, но огрехов так
— Ну что, мужики, топором владеете… В паре будете работать?
— Не разлей вода, — сказал Стенька. — Друг без друга не можем.
— Вот и ладно, цыган, а то бы я за твоим дружком еще понаблюдал. Ну а коль в паре будете идти — все его небольшие промахи прикроешь. Чтоб комар носу не подточил. Хозяин, почитай, каждый день на стройку заглядывает. Глаз у него на промашки наметанный. А спрос с кого?
— Разумеется, с главы артели.
— Верно, цыган.
— Я не цыган, — нахмурился Стенька.
— Вижу. Но уж больно у тебя волос черен да кудряв. Девки таких любят.
— Да и тебе, большак, девки покоя не дают
— С какого припеку?
— Девки сами говорят, что лысые мужики на любовь самые прыткие.
Никита Тарасыч, как почтительно называли его работные люди, стоял без шапки, блестя на веселом благодатном солнце широкой розовой лысиной.
— Шутник… Когда работу начнете?
— Да хоть сейчас.
— Ну-ну.
На другой день Филат Голубев и в самом деле встретился с новыми работниками. Большак одобрительно кивнул лысой головой.
— Топор умеют держать, Филат Егорыч.
— О месячной оплате им говорил?
— Разумеется, но вот этот верзила с такой оплатой не согласен.
— Да ну!.. Никто, кажись, не в обиде, а этому особую плату выдавай. Как звать?
— Стенька Андреев, сын Грачев.
— Ну и сколь ты хочешь, Стенька, сын Грачев? — с усмешкой спросил заводчик.
— На два целковых больше.
— Уволить! — тотчас распорядился Голубев.
— Погодь чуток, хозяин.
Неподалеку от заводчика три мужика тащили большое сосновое бревно к свежему срубу. Стенька подбежал к мужикам, нырнул широченным плечом под середину древа и закричал:
— Отходи! Отходи, сказываю!
Мужикам поневоле пришлось отходить: парень-то высоченный, а посему их плечи перестали касаться бревна. Стенька слегка его выровнял, чтобы удобнее было идти, и легко, играючи понес его не только к срубу, а в самый конец стройки, где мужики ошкуривали распиленные деревья, однако бревно не бросил, а все так же легко вернулся к хозяину. Хрипло выдавил:
— На два целковых больше.
— Скидывай, дурья башка! Кишки выползут.
Стенька все так же спокойно отнес бревно к срубу.
Заводчик некоторое время пребывал в изумлении, а затем вытянул из внутреннего кармана сюртука пухлый бумажник.
— Подь сюда… Это тебе красненькую за цирк, а это тебе двухрублевая добавка за работу. Ты и впрямь за троих ломишь. Однако не переусердствуй.
— Благодарствуйте, хозяин… А красненькую заберите. Я ее еще не заработал.
Голубев лишь головой крутанул. Стенька же сунул ему ассигнацию за край плисовой жилетки и, посвистывая, зашагал к столпившимся мужикам, кои поглядывали на него ошарашенными глазами.