Чертово яблоко (Сказание о «картофельном» бунте)
Шрифт:
— И все же, какими судьбами, Гурейка?
— Как говорится, неисповедимы пути Господни, вот он и привел к тебе… Пожить бы с недельку у тебя, Томилка. Коль откажешь — не обидимся, приютишь — в долгу не останемся.
— Да какой долг, люди добрые? Я тебе, Гурейка, по гроб жизни обязан. Я ведь тогда полный воз товара продал, хороший прибыток получил за целый год, иначе бы ныне на редьке с квасом сидел. Живи со своим другом, сколь захочется. Изба у меня просторная.
— Семья большая?
— Когда-то была
Оба гостя весело рассмеялись.
— И где ж твои барышни? — спросил Гурейка.
— Слава Богу, в девках не засиделись. Четверых замуж выдал. Осталась последняя. Вы ее видели. Ксюшкой кличут.
— Поди, и она скоро выпорхнет. Дочь твоя видная, щедротелая.
— А бес ее знает, Гурейка. Она бы давно выпорхнула, да всё женихи ей не по нраву. И тот нехорош, и этот. И чего роется?
— Убогие, что ли? — хмыкнул Стенька.
— Парни как парни, но на Ксюшку не угодишь. Все себе по сердцу ищет.
— По сердцу — это хорошо, — кивнул Гурейка. — А как же родительская воля?
— Так-то оно так, — вздохнул Томилка. — Другие-то дочки и слова поперек отцу не сказали, а эту хоть за веревку веди, да и то вырвется. А ведь родительское сердце не камень, так и отступишься. Да и то сказать — одна она у нас осталась. Без нее — докука.
— Тогда и горевать нечего, Томилка.
Было хозяину избы немногим за сорок. Крепкий, русобородый, с дымчатыми, слегка прищурыми глазами и с густой волнистой бородой, в кои мягко опускались широкие соломенные усы.
И Стеньку и Гурейку удивило то, что хозяин не стал их расспрашивать о причине приезда в город. А ведь люди явились к нему совсем неведомые.
— Изрядно понравился ваш город, Томилка, и народ какой-то необычный.
Хозяин с интересом глянул на Гурейку.
— Необычный?.. Люди как люди. В чем особинка, мил человек?
— Открытый, обходительный. Это тебе не Москва.
— Как говорится, Москва бьет с носка. У нас, конечно, народ попроще, иной готов последнюю рубаху снять, но есть и худой люд, жесткий и прижимистый. У нас, ить, не все огурцами промышляют. В Вязниках три фабрики: полотняно-ткацкие и бумажно-оберточные господ Демидовых, Елизаровых и Сеньковых и винокуренный завод Голубева. На всех этих фабриках и заводе до трех тысяч человек вкалывают. Обороты у денежных мешков миллионные.
— Коль миллионные, значит, работяг гнут в три погибели. Они-то, небось, злы на заводчиков. Вот где самая-то кипень, а не огурцы с пупырышком.
Гурейка глянул на приятеля с порицанием: так и хозяина можно обидеть. Вот дурень!
— Ты не слушай его, Томилка. Язык без костей, вот и ляпнул.
— Да я не в обиде, милчки, — с простодушной улыбкой махнул рукой хозяин. — Про нас, огуречников, каких только баек не наслушаешься. «Где огурцы,
— А что-то мы так и не увидели твои гряды, Томилка. Обычно огород сразу за двором, а тут вишняк.
— Все так, Стенька. Коль посадить огурец меж двором и вишняком, урожай будет плевый, ибо огурец любит солнце, вот и разместил я гряды по ту сторону вишняка, где солнце, почитай, целый день гуляет.
— Далеко воду носить.
— У меня там родничок бьет, отменная водица, вкусная.
— Но у меня отец холодной водой никогда огурцы не поливает.
— Эва, — улыбнулся Томилка. — Выходит, твой отец тоже с огурцами возится. Доброе дело. Но я тоже холодной водой не поливаю. Утром в бочки наберу, а вечерком тепленькой водой полью. Дело каждому огороднику известное…
Потолковали о том, о сем, но Томилка так и не осведомился о причине приезда неожиданных гостей в Вязники. После застолья он предложил парням отдохнуть в повалуше [41] , но Гурейка напросился на другое место.
— Нельзя ли на сеновал, Томилка?
— Да ради Бога. Место обжитое, даже с пологом от комара. У меня там Ксюшка иногда ночует. Отдыхайте.
На сеновале, да еще на девичьем — самая благодать провести ноченьку.
— Ксюха-то — ладная девка, — блаженно раскинувшись на мягком ложе, сказал Гурейка.
41
Повалуша — неотапливаемая часть избы.
— Аль поглянулась?
— А чего? Девка что надо. Ядреная, лицом недурна. С такой бы не худо позабавиться.
— Ты об этом, Гурейка, и думать забудь. Не обижай Томилку.
— Ишь, какой праведник, — легонько шлепнул по голове Стеньки приятель. — Аль еще с девкой не спал?
— Эка невидаль, — как-то неопределенно для Гурейки отозвался Стенька.
Тот почему-то рассмеялся.
— С девкой поразвлечься — один смак. Э-эх, была у меня одна деваха. Такое с ней вытворяли! Жаль, князю Голицыну поглянулась, к себе в сенные девки перевел.
— Вот и тут он тебе дорожку перешел. Не зря, видать, он тебя в Сулость отправил.
— Не зря, Стенька. Никак, чуял, что я могу ему красного петуха под хоромы пустить.
— Так у него ж каменные палаты.
— Хватает у их сиятельства и деревянных строений. Одна конюшня чего стоит. Да черт с ним!.. А вот Ксюшку я непременно потискаю. Ты заметил, какая она грудастая?
— Опять ты за свое! Такого тумака дам, что не очухаешься.
— И не заробеешь? Я ведь тоже силенку имею.