Чертово яблоко (Сказание о «картофельном» бунте)
Шрифт:
Стенька и в самом деле перекрестился на темную древнюю икону без оклада, но тотчас раздался резкий возглас:
— Не погань Спасителя! Не погань!
— Ты чего, Захарыч? — опешил Стенька.
— Да ты разве не ведаешь, святотатец, что ты Господу своими тремя перстами кукиш показываешь? Никонианец!
— Да какой я никонианец, коль ни бельмеса не понимаю его деяния.
— Во-от! — вскинул палец над головой Захарыч. — Вот плоды вдалбливания нового церковного учения. Ничего темный народ не ведает.
— Не поленись да расскажи, коль ты такой обидчивый, Захарыч. А я, глядишь, другим твое слово понесу.
— Понесешь? Ну тогда выслушай, голова бестолковая… Все началось
— Ну и патриарх! А что же народ?
— Русские люди, заглянув в новоисправленные книги, ужаснулись. Вот те на! Выходит, на Руси доселе не умели ни молиться, ни писать икон, ни всякие церковные службы справлять. Неужели божественное писание неправо?! Да быть того не может. Никон — антихрист, книги его — еретические, будь они прокляты! Начался раскол. Многие пастыри противились новинам патриарха. Никон же беспощадно карал раскольников: ссылал в дальние скиты, отлучал от церкви, многих наказывал не духовно, не кротостью за преступления, а мучил мирскими казнями, кнутом, палицами, иных на пытке жег. Даже не пощадил обоготворяемых народом пастырей. Протопоп Аввакум, любимец приверженцев старины, вначале был бит батогами, а затем взят под стражу и сослан в Пустозерск, где пятнадцать лет провел в земляной тюрьме, а затем сожжен на костре.
— Жутко слушать, Захарыч, — крутанул головой Стенька.
— Жутко слушать? А каково было терпеть приверженцам старины? Раскол охватил всю Русь. Тысячи истинно православных людей бежали в леса и необитаемые пустоши. Некоторых находили, но они сжигали себя вместе с детьми, не желая служить Антихристу. При Петре же Первом раскол еще более умножился. Сколь церковных колоколов он сбросил со звонниц! Все его новины направлены супротив народа, ибо они и вовсе разрушали старозаветные устои, поелику вся неметчина хлынула на Русь. Не зря Петра нарекли новым Антихристом, а коль царь — Антихрист, то, значит, и все исходящие от царской власти законы, суды и прочее носит на себе печать Антихриста. Двуглавый же орел — происхождения демонского, поелику все люди, звери и птицы имеют по одной голове, а две главы у одного дьявола. А на кой ляд царь Петр перенес Новый год на 1 января? Для бесовщины. Где это видано, чтобы в самый пост устраивали празднества? То же чертово яблоко с именем царя Антихриста связано. Святотатство вложили в голову царя поганые латиняне, ибо каждый здравый поп ведает, что картофель происходит из двух немецких слов, кои в нашем языке означают «дьявольскую силу». Народ заставляют сажать дьявольские яблоки — нечистый плод подземного ада. Не быть тому!
— Просветил
— И не токмо. Был у нас зимой человек старой веры, сказывал, что сей самодержец указал повсюду разрушать молельни и уничтожать скиты. Худой царь. Не будет при нем доброго жития народу.
— А когда оно было, Захарыч? При каком таком царе-косаре? — глубокомысленно вопросил Стенька.
— Твоя правда, паря. Наши прадеды и при старой вере в шелках-бархатах не ходили, ломтю черного хлеба были рады, а случалось, и вовсе голодом сидели. Всё веруем в сказку про доброго царя, но никогда того не будет. Народ как был нищим, таким и в грядущие века останется.
Захарыч вновь замолчал, но теперь уже не надолго, ибо вскоре спросил:
— Значит, в глухие леса надумал уйти?
— Я уже говорил, Захарыч. Надо от сыскных людей схорониться.
— Так, так… А хочешь, я тебе дам добрый совет?
— Разумеется, Захарыч.
— Мы иногда лесной тропкой на Клязьму выбираемся. Кто с бредешком, а кто и с неводом в заливчики, ибо рыба для нас — подспорье. Как-то нас один мужик выручил, что в трех верстах в селе Никулине живет. Упредил, сказав о том, что рыбные ловы, на кои мы выходим, принадлежат Благовещенскому монастырю, и что монастырские служки отлавливают нарушителей, кои незаконный лов затеяли. Седни-де, как раз припожалуют. Пришлось нам уйти восвояси. Но мужик нам и потребные дни указал, когда служки ловы не проверяют. Нередко разговаривал я с этим мужиком, ибо он сам тишком ловил рыбу в тех заливчиках. Зовут его Егоршей, живет в Никулине, на десятки верст знает дремучие леса и даже самые отдаленные глухие деревеньки, где беглый люд укрывается. Сыщи его, думаю, он тебе весьма сгодится. Правда, не всякого человека он в скрытни проводит, но ты скажись, что от меня заявился.
— Спасибо, Захарыч. Непременно разыщу сего мужика, но поверит ли?
— Поверит, ежели скажешь: «Два фунта орехов».
— ?
— Надо было как-то Егоршу отблагодарить, вот я ему отборных орехов на лов и принес. У нас тут замечательный орешник разросся в полуверсте.
— Тогда точно поверит… Ну, что, Захарыч, спасибо тебе за хлеб-соль, за рассказ о старой вере и за добрый совет. Надо нам с Ксенией попрощаться. Она поедет домой, а я — в село Никулино. Может, тропинку к реке покажешь?
— Покажу. А как с деньгами у тебя?
— Не поверишь, Захарыч, но в деньгах я пока не стеснен.
— Кучером-то? Вот уж не чаял, что заводчик Голубев такой щедрый.
— Не обижает, но у меня случается и прибыток, Захарыч. Иногда в ресторациях на гармошке наяриваю. Купцы, когда в раж войдут, не скупятся.
— Бесовщина все это, скоморошество. Сии деньги не от трудов праведных, — вновь нахмурился Корней.
— Тяга у меня к гармошке. Ее не только купцы, но и народ любит.
Захарыч махнул рукой.
— Ступай к своей девице да старуху ко мне позови. Пусть тебе, скомороху, котомку соберет.
Глава 14
В НИКУЛИНЕ
В Клязьме-реке напоили коня, а затем отлогим пустынным берегом тронулись к селу. Оба молчали. Стенька до сих пор мысленно продолжал спорить с девушкой, полагая, что ее поступок, который стал для него совершенно неожиданным, гораздо усложнит его жизнь. Вот характер! Еще в Старице, глядя ему прямо в глаза, заявила: