Чертово яблоко (Сказание о «картофельном» бунте)
Шрифт:
— Не подвезешь бабушку до Конюхова?
— Гривенник! — явно завысив цену, мотнул бородой возница.
— Мы согласны. Садись, бабушка.
Агафья поцеловала девушку в щеку, тепло изронила:
— Да хранит тебя Пресвятая Богородица, добрая душа.
Глава 13
У СТАРООБРЯДЦА
Корней отчитывал Агафью:
— Зачем чужаков в дом пустила? Аль не ведаешь, что никонианам [65] ходу в Старицу нет?
65
Никониане —
— Ты уж не гневайся на меня, батюшка. Девонька-то славная в избу постучалась.
— Откуда ведаешь?
Агафья обо всем рассказала, на что супруг все так же хмуро отозвался:
— Девка, может, и неплохая, а вот что за молодец с ней приехал?
— Того, батюшка, не ведаю, но, думаю, и он не худой человек.
— Индюк думал, думал да и сдох. Деревня обеспокоена. Надо потолковать с парнем.
Потолковал, когда пришлые люди, согласно старозаветному обычаю, были накормлены и напоены. Стенька на прямой вопрос: что тебе в Старице понадобилось, — ответил без утайки.
— Наведался к родителям Ксении, а тут частный пристав с городовым в огород нагрянул. Приказал чертово яблоко сажать, а хозяин избы того не захотел, он уже огурцы посадил. Пристав вошел в ярь и принялся хозяина избивать, а затем и девушке досталось. Вот тут я не утерпел. Кулаком к обоим обидчикам приложился, да, знать, переусердствовал, едва насмерть не зашиб. Ксения смекнула, что мне тюрьма грозит, и лошадь со двора вывела. Вот так мы с ней в Старице и оказались.
Рассказ Стеньки Корней воспринял с тем же снулым лицом.
— Бунтовщик ты, паря. Зело худо. Старица тебя не спасет. Мы живем своим побытом и лиходеев у себя не держим.
Разговор шел при Ксении. Вначале она напряженно молчала, но при последних словах старика порывисто поднялась с лавки.
— Да какой же он лиходей, если за моих родителей заступился?! Тятеньку и вовсе могли до смерти забить. Степушка — честный и смелый человек! Зачем же вы так?
Агафья испуганно охнула, а в дегтярных глазах Корнея заиграли злые огоньки.
— Умолкни, дщерь нечестивая! Тебе ли в мужичий разговор встревать? Вон из избы!
Ксения была поражена гневными словами старика: дома таких речей не могло случиться. Она, вспыхнув всем лицом, хотела еще что-то сказать, но ее вовремя дернула за рукав Агафья.
— Пойдем, пойдем, голубушка.
На крыльце мягко выговорила:
— Ты уж прости супруга моего. Не можно ему перечить, по «Домострою» [66] живем.
— Господи, да тому ж, почитай, три века, бабушка.
— На то мы и староверы, милая душа. Даже жена должна быть всегда в полном смирении, а ты вон как вскинулась. Не можно у нас так. Голубок-то твой не буйный, не станет дерзить?
66
«Домострой» — произведение русской литературы ХVI в., свод житейских правил и наставлений. Защищал принципы патриархального быта и деспотической власти главы семьи.
— Не думаю, бабушка. Кажись, всегда видела его степенным.
— Дай-то Бог.
После
Стенька же, пощипывая густые темно-русые усы, решал для себя задачу: куда идти дальше? Идти, конечно же, одному: Ксения должна вернуться домой, хотя ничего хорошего ее дома не ждет. Разговора с полицией не избежать, но в тюрьму ее не заключат. Скажет, что перепугалась избиения пристава, потому и к лошади кинулась. Стенька же за ней увязался, но с полдороги она вернулась в город. А куда бунтовщик подевался, заявит, что тот ушел в глухие заволжские леса… Так, пожалуй, с Ксенией и сладится.
67
Коник (от койник, койка), лавка ларем, рундук, прилавок, ларь для спанья, с подъемною крышкою. Обычно это прилавок у дверей и койка хозяина; местно (новг. твер. пск. и др.) коником зовут и печной прилавок, с лазом в подполье, голбец, или — лавку в красном углу, под образами.
— Ты, хозяин, в заботу не впадай, — прервал тишь Стенька. — Сегодня же уйду из Стариц.
— И далече собрался?
— Туда, где сыскные люди не ходят.
— Ныне сыскные люди не рыщут токмо в дремучих лесах, но там тебе не жить.
— Почему?
— Молод ты. Свыкся в миру жить, а в отшельники, как я чую, ты не годишься.
— Может, ты и прав, хозяин, но, как говорится, неисповедимы пути Господни.
— Неисповедимы, — кивнул седой бородой Корней. — Раньше чем занимался?
— У заводчика Голубева кучером служил.
— Даже так, — хмыкнул старик, и строгие глаза его под хохлатыми бровями несколько умягчились. Он был наслышан о Голубеве: толковый заводчик, не скупится вкладывать деньги на храмы, рабочих людей держит в крепкой узде, но зазря никого не обидит. Кучер же для любого купца или заводчика — не из последних людей: лодыря и болвана к себе не возьмет, да и человека с бунтарским нравом не подпустит.
— Тебя, выходит, Степаном кличут? А скажи-ка мне, паря, чертово яблоко по всему уезду приказано сажать?
— Не только по уезду, но и по всей губернии, хозяин.
— Не люблю этого слова. Зови меня Корнеем Захарычем, или Захарычем, как принято у нас стариков величать.
Примирительный тон хозяина избы озадачил Стеньку.
— Добро, Захарыч. Выходит, и здесь о чертовом яблоке прознали.
— Не в тайге живем. Старица в Вязниковский уезд входит, а царь не слишком людей старой веры жалует, как бы и до нас не добрался.
— Тоже землей кормитесь, Захарыч?
— Лишний вопрос, паря. Как же без землицы? И хлебушко сеем, и всякий овощ. В уезд не ездим.
— Зато из уезда могут пожаловать да еще с указанием царя-батюшки, — неосторожно брякнул Стенька, чем вновь навлек на себя суровый разговор старика.
— Типун тебе на язык! Да мы этот чертов плод никогда к себе не пустим!
— Бунтовать?
— По себе равняешь. Выйдем с иконами и хоругвями — и проклянем бесовщину.
— Боюсь, этого будет мало. За топоры и вилы надо браться.
— Ты вот что, паря, — сурово произнес старик. — Буйство в тебе бродит. Уходи из Старицы.
— Уйду, вот те крест.