Чертово яблоко (Сказание о «картофельном» бунте)
Шрифт:
Посреди Старицы — одноглавая часовня, позади нее — погост, тянувшийся к лесу, усеянный могильными холмиками с высокими деревянными, потемневшими от старости крестами.
Агафьюшка встретила Ксению и незнакомого парня, казалось, без всякого удивления.
— Не зря мне сон привиделся, что придут в дом молодые гости. Сон-то в руку.
А вот хозяин избы, седобородый, но крепкий еще старик, глянул на вошедших настороженно.
— Что за люди и почему в мой дом пришли?
— Прости, дедушка Корней, но ваш дом нам мальчонка указал.
Корней с недоумением посмотрел на Агафьюшку.
— Откуда
— Да ты не тревожься, государь мой [63] . Я тебе как-то уже о красной девице сказывала. Добрая она, а добрый человек худого с собой не приведет…
Год назад мать послала Ксению в булочную, что находилась вблизи собора Казанской Божьей Матери. На паперти храма она заметила незнакомую старушку, которая, как показалось ей, была чуть живехонька.
— Вам плохо, бабушка? — участливо спросила Ксения. — Чем-нибудь помочь?
63
Государь мой — в данном случае форма вежливого обращения, которая была свойственна и для простонародья.
— Спасибо, голубушка. Заморилась я с дальней дороженьки. Бывало, двадцать верст без устали ходила, а ныне в ногах ослабла. Чуток переведу дух — и дале пойду.
— Далече идти, бабушка?
— К Убогому дому, а там на скудельницу [64] .
— То — еще версты две, бабушка. Ты пока отдохни, а я до лавки сбегаю. Дождись меня.
Когда Ксения вернулась, бабушка была уже на ногах.
— Пойду я, голубушка.
— Вначале подкрепилась бы, бабушка. Я тебе скляницу малинового сиропу да калача купила. Откушай, а потом я тебя до Убогого дома провожу.
64
Скудельница — старинное название погоста или кладбища, происходящее от евангельского сказания, по которому Иуда за 30 серебреников купил «село скудельниче в погребение странным».
Старушка посмотрела на девушку мягкими вопрошающими глазами и молвила:
— Душа у тебя добрая, голубушка. Как имечко твое?
— Ксения.
— Славное имечко. А меня Агафьюшкой звать. Пойдем, Ксюшенька.
— А перекусить?
— В Убогом доме потрапезничаю.
Была Агафьюшка в темном убрусе и в косоклинном кубовом сарафане, какой обычно носят старообрядки.
— Как хотите, бабушка Агафья. И я с вами схожу.
Ксения и сама не понимала, что ее заставило проникнуться сердцем к этой маленькой, сухонькой старушке с выцветшими, некогда голубыми глазами.
— Кажись, совсем недавно птицей летала, — шагая к Убогому дому, рассказывала Агафья. — Двадцать верст отмахаю — и никакой устали, ныне же будто крылья обрезали. И всего-то год миновало.
— Кто у вас на погосте лежит, бабушка?
— Сестрицу Бог прибрал, младшенькую. Мы тогда совсем махонькие были, на отцовский челн забрались, стали дурачиться, а челн вдруг от брега отошел и угодил на быстрину. Суденышко верткое, а тут еще ветер набежал. Сестрица
— А сама-то как спаслась?
— Повезло мне, голубушка. Когда сестрица стала ко мне пробираться, суденышко так накренилось, что и я в воду угодила. Чаяла, с белым светом распрощалась, но воспротивилась Заступница. Из самой глуби вдруг вытащил меня какой-то человек, на самый брег вынес и тотчас исчез, как его и не было. Вот чудо-то.
— Выходит, Пресвятая Богородица спасла?
— Вестимо, голубушка. Послала ко мне доброго человека… А младшенькая отыскалась на другой день — в рыбачий невод попала. На скудельнице ее и схоронили. Тятенька с маменькой шибко горевали. Раньше-то мы в Вязниках жительствовали, часто на могилку к Марьюшке хаживали, а когда родители мои преставились, очутилась я в Старице, что отсель двадцать верст.
— В Старице? — невольно остановилась Ксения. — Это там, где староверы с давних лет живут?
— Там, голубушка.
— Какими же судьбами?
— Опосля поведаю… А вот и Убогий дом, пойду к Марьюшке.
Могилка затерялась среди погоста и так заросла бурьяном, что только по скособоченному деревянному кресту да по рябиновому дереву Агафья безошибочно установила место упокоения Марьюшки.
— Экой чертополох, кабы не рябина, и вовсе мудрено сыскать.
— Так здесь рябин немало разрослось, бабушка.
— Моя — особенная, в три ствола вытянулась..
Старушка низехонько поклонилась могилке, истово осенила себя крестным знамением, а затем молвила:
— Надо Марьюшку от всякой травы-скверны очистить.
— Ты посиди, бабушка, а я могилку в порядок приведу.
— Бог тебя послал, голубушка, но сидеть мне не можно. Великий грех, коль своими руками могилку родного человека не обиходишь.
— А если чужие руки в помощь?
— И тому Богом зачтется.
Когда могилка была приведена в порядок, Агафья упала на нее, обвила руками, запричитала, а потом стала с Марьюшкой беседовать: рассказывать о своей жизни, супруга, близких людей, и даже с сестрицей советоваться.
В Убогом же доме старушка малость перекусила и продолжила свое повествование:
— В Старице брат моего отца жил, вот он меня к себе и забрал. Там меня и замуж выдали, почитай, уже сорок годков с Корнеем Захарычем прожила. Строг и взыскателен он нравом, как и все в деревне, старой веры держится.
— Не обижает?
— Повезло мне, милая девонька, хоть и строг, но за всю жизнь не только пальцем меня не тронул, но и худым словом не попрекнул… А вот на этот раз он меня почему-то к Марьюшке неохотно отпускал, словно беду какую-то чуял. И сама не пойму.
— Может, проводить тебя до Старицы, бабушка? Далече, дойдешь ли вспять? Мне только дома надо сказаться.
— Спасет тебя Христос, добрая душа. Сама доберусь, не так уж и далече. До села Конюхова пятнадцать верст, а там и вовсе рукой подать. Тропиночкой да леском — и дома.
— Не страшно лесом-то, бабушка?
— Ничуть, добрая душа. Коль с крестом да с молитвой, никакая нечистая сила тебя не тронет.
За разговорами вышли на большак. Ксения остановила проходящую мимо подводу, попросила возницу.