Чертово яблоко (Сказание о «картофельном» бунте)
Шрифт:
Стенька заметил в вишняке Ксению, чем-то занимавшуюся среди деревцев.
— Пойду с дочкой поздороваюсь.
Томилка глянул на парня озабоченными дымчатыми глазами и почему-то опять тяжело вздохнул. Что-то хотел сказать, но махнул рукой.
Девушка, увлеченная работой (вырубала молодую поросль вишен), не заметила прихода Стеньки, а когда услышала его жизнерадостное приветствие, вздрогнула и даже выронила из рук топорик.
— Господи!.. Никак, вы, Степан Андреевич?
— Степан Андреич? —
— Еще каким. Самого Голубева возишь. Старший кучер. Конечно же, Степан Андреевич. Да вон и усы отрастил, — на полном серьезе произнесла девушка, а вот большие зеленые глаза ее излучали радость.
Была Ксения в темно-синем сарафане; густые русые волосы, заплетенные в тугую косу, накрывала поверх головы голубая повязка.
— Зачем молодняк губишь, Ксения?
— От любой поросли проку мало. Аль вы не знаете, Степан Андреевич?
— Где уж нам, коль огород с малых лет меня не интересует… Как живется, Ксения?
— Честно сказать?
Девушка в упор посмотрела на Стеньку, отчего он слегка смутился, чувствуя, что Ксения сейчас произнесет слова, от которых он придет в еще большее смятение, ибо слишком нежными были глаза девушки.
— Ничего не говори.
— Хорошо… Пойдем посидим на лавочке. Это вас не повергнет в ужас, Степан Андреевич?
Стенька в ответ лишь непринужденно улыбнулся. Еще не успев сесть на лавочку, он увидел возле нее маленький дубочек.
— Раньше я его почему-то не примечал.
— В минувшую осень посадила. Ишь, какой славный поднимается.
— Странно, Ксения. Посреди вишняка?
— Удивляетесь, Степан Андреевич?.. В честь знаменательного события.
— Петух курицей разродился?
— Вам бы все шуточки… Не хотела говорить, но сердце подсказывает: надо. Может, больше и не увидимся.
— Да куда я денусь, Ксения? Разве что хозяин выгонит, но в Вязниках без работы не останусь. В ресторации стану почтенную публику тешить. Большие деньги зашибу и буду боярином расхаживать в шубе собольей. А затем и самого городничего смещу. То-то мне купцы будут в пояс кланяться.
— Хватило бы вам, Степан Андреевич, насмешничать… Присядьте и послушайте… Дубочек-то в честь восемнадцатого сентября я посадила. Помните тот день?
Стенька пожал плечами.
— Разрази меня гром, не помню.
Ксения печально вздохнула, глаза ее разом увяли, а затем наполнились грустью.
— Какой же вы беспамятный, Степан Андреевич… В этот день… В этот день я призналась вам в любви и вот теперь этот дубочек будет всю жизнь напоминать о вас… Вы, наверное, будете смеяться над моими словами?
В глазах Ксении застыли слезы, а Стеньку охватило волнение. Он неотрывно смотрел в лицо девушки и чувствовал, как в его сердце
— Зачем же слезы?.. Ты и впрямь меня любишь?
— Очень! Только и думы о тебе, Степушка. Ведаю, что ты любишь другую девушку, но ничего не могу с собой поделать. Даже во сне мне видишься. Уж очень ты мне в сердце запал. А ты… ты сильно любишь свою девушку?
— Не знаю, Ксения, не знаю. Настенка мне нравится, но я не понимаю, что такое любовь. Не понимаю! Мне с ней хорошо, весело, иногда мы с ней дурачимся, но я воспринимаю ее, как девчонку. А чтобы душа болела, сохла, была без памяти — такого нет.
— Правда?
— Истинная правда, Ксения.
Ксения подняла на Стеньку свое лицо и очень долго смотрела в его глаза.
— Это не любовь, Степушка, не любовь, — наконец, с каким-то полустоном выдохнула она. — Ты ее не познал… Господи, неужели мои грезы станут явью?
Глаза Ксении вновь наполнились радостным блеском, она что-то хотела еще сказать, но тут послышался голос матери:
— Дочка! Покличь отца. Обедать пора.
Они вышли к избе Томилки вместе. Тот зорко глянул на обоих, и лицо его заметно посветлело. Кажись, Ксюшка в добром расположении духа, коего давно не замечал. Слава тебе, Господи!
— Мать обедать кличет. Зайдешь, Стенька?
— С удовольствием!
Но радужное настроение тотчас исчезло: в воротах показался квартальный надзиратель с городовым. У Томилки сердце оборвалось: вот тебе и не нагрянут.
Квартальный зорко оглядел огород. Все вскопано, земля ухожена и хозяин на месте.
— Посадил, Томилка?
Томилка понурился, казалось, с перепугу у него язык отнялся.
— Посадил, спрашиваю? — рявкнул квартальный.
— Дык, ваше благородие… Оно, вишь ли…
— Буде лепетать!.. Городовой! Проверь.
Городовой принялся разгребать жесткими пятернями пухлую землю гряды, но ни единой картофелины не обнаружил, зато увидел маленькие белые семена.
— Огурец, ваше благородие.
Надзиратель ступил к Томилке и притянул его к себе за ворот рубахи.
— И в других грядах огурец?
— Дык… духу не хватило. Всю жизнь огурцом кормимся. Помилуй, ваше благородие.
— Помилую!
Квартальный со всего размаху ударил Томилку увесистым кулаком по лицу.
— Скотина! Будешь знать, как государево повеленье не исполнять! Усмерть забью!
По лежавшему на изуродованной гряде Томилке прошелся тяжелый сапог.
— Не троньте моего тятеньку! — клещом вцепилась в надзирателя Ксения.