Чешская рапсодия
Шрифт:
Тогда, в Киеве, в салонах молодой жены Артынюка, сходились самые разные люди — купцы, всевозможные начальники, — ели, пили, говорили о максимовском лесе. Племянники хозяйки приняли австрийского гусара как экзотического гостя, но сумели не показать этого. За столом Ника сидела возле него. Ему казалось, что ее влечет к нему его сдержанность. Она представила его своему отцу, генералу. Водила в театр, на бал. Когда он уезжал обратно в село Максим, уверяла, что будет отвечать на все его письма. Жена Артынюка на прощание поцеловала его. И все же Войта постоянно чувствовал Марфу рядом, мечтал опять быть у нее в кухне, в захолустном украинском местечке,
— Катя! — закричал Николай. — Водка кончилась!
— Я поставлю самовар, — ответила девушка.
— Отличная мысль, девочка, — одобрила ее Маруся. — В прихожей я оставила сверток, сбегай за ним. Или подожди, пойдем вместе. Приготовим господам офицерам ужин, как это делали наши порабощенные бабушки. Ольга, Соня, пошли! Катюша, возьми спички.
Соня послушалась, хотя ей больше хотелось остаться. Улыбнувшись, она послала Холодному воздушный поцелуй и пошла к двери, подталкивая впереди себя Ольгу, которая отнеслась к затее довольно равнодушно.
— Что это с Ольгой? — спросил Войта у Николая. Тот прыснул.
— Ни о чем здесь не спрашивай, приятель. Маруся не любит, когда суют нос в ее частную жизнь. Слыхал, что дамы отправились готовить нам ужин, и хватит с тебя. Послушаем, как они развеселятся, — даже благородная Ольга — она ведь графиня.
— Вы хотите есть? Я нет, — сказал Бартак.
Он не получил ответа. Николай плюхнулся на диван, вытащил из кармана окурок, попробовал закурить. Только спустя некоторое время он произнес совершенно спокойно, словно был трезв:
— Вы спросили, вернулся бы я в царскую армию, если б она существовала? Скажу вам правду: нет. Даже если бы мог служить в Питере самому государю. А вы?
— Я не кадровый военный, но думаю, что понимаю вас. Я заметил, что вы вовсе не анархист, и очень хотел бы узнать, зачем вы им притворяетесь? Раз уж вы пошли к эсерам, достаточно было бы продавать им только свой военный опыт, если вам так важно сохранить свою профессию. Но почему тогда вы не хотите пойти к нам? Вы бы были не единственным царским офицером. В Царицыне Красной Армией командуют бывшие генералы. Разве вы не любите родину?
Николай сел рывком, вытаращил на Бартака глаза:
— Вы неисправимо наивны. Сколько вам лет?
— Двадцать два.
Артиллерист опять растянулся на диване.
— И точно наивны. Эх, счастливый человек! Я со своей болтовней должен был показаться вам тронутым. Киквидзевский Борейко учился со мною в артиллерийской академии, спросите-ка его обо мне, о лучшем командире батареи восьмого Тульского полка! В то время я был настроен так же, как вы.
Им вдруг не о чем стало говорить. Они молча курили. Смех из соседнего помещения, где женщины занимались стряпней, в самом деле был веселым — можно было подумать, что они готовят угощение для самих себя. Николай ухмыльнулся.
— Спрашиваю я себя, — презрительно фыркнул он, — есть ли во мне еще сердце? Нету. Вместо него в моей груди — кучка золы. Есть у меня сильные руки? И их нет: кормят меня, как нищего. — Он умолк и тихо, протяжно засмеялся, скорее засипел. Потом опять сел, будто диван жег его, сбросил ноги. Взяв Войту под руку, он сказал искренне: — Войтех Фраицевич, дам вам хороший совет. Собирайте свои манатки и шпарьте к своим. Маруся не для вас, а когда вы это поймете, возможно,
— Я тоже стрелять умею, — сказал Бартак.
Николай криво усмехнулся.
— Браво, мы понимаем друг друга. И все же говорю вам: уходите немедленно. Я провожу вас на улицу к вокзалу.
— А женщины?
— Я извинюсь за вас. Выдумаю хотя бы тревогу в вашем полку, с этим она посчитается, ее муж был полковником. Мы с ним встретились в феврале в Красной Армии. Я приказал расстрелять его за измену революции.
Николай подал гусару портупею, потом сам со злой усмешкой поспешно оделся и вывел Бартака из дому. Быстро прошли они путаницу темных переулков. На широкой улице Николай сказал сердечно:
— Будьте здоровы, Войтех Францевич! А Марусю избегайте, вы не представляете себе, до чего она мстительна. Она сама рассказала мне об измене мужа. Я тогда был командиром красной артиллерийской бригады, и, когда она представила доказательства, я не мог поступить с ним иначе. Ее чувства можно охарактеризовать двумя словами: злоба и яд. Вот пока все, что вы должны знать. Позовите меня за это в ваш поезд на выпивку. И пригласите Борейко.
Николай крепко пожал руку Бартака, потом круто повернулся и поспешил назад.
По приказу Киквидзе Бартак переселился в вагон Сыхры и Кнышева и разделил купе с Иржи Коничеком, командиром второй роты батальона Сыхры. Ротный Коничек выучился на котельщика где-то в Пардубице, восемнадцати лет был призван в армию, а в январе 1916 года перебежал к русским. Год грузил зерно в Одесском порту, потом сбежал из лагеря, попал в Киев, а там, в социал-демократическом центре, его направили в помощь петроградской организации для агитационной работы. В октябре 1917 года Коничек участвовал в штурме Зимнего дворца, потом воевал под Псковом, вернулся в Киев, был ранен у киевского моста и после излечения помогал формировать второй Чехословацкий полк Красной Армии в Тамбове. По вечерам, если только не уходили в город, они собирались у Сыхры или у Кнышева. У тех всегда был хороший чай, находилась и водка — капнуть в чашку. Коничек смеялся, говоря, что батальонный лечит этим напитком желудок, а комиссар — начинающуюся астму. Это было неправда. Пили чай с водкой, курили махорку просто так, чтобы лучше шла беседа. У Натана Федоровича Кнышева шрам на лице стал бледнее и почти затерялся в глубокой морщине, тянувшейся от виска к подбородку. И у Сыхры заживала рана на руке. Он больше не носил перевязи, несмотря на выговоры фельдшера. К эшелонам приходили женщины из Алексикова с корзинами, наполненными снедью — яйцами, пирогами, фруктами, порой даже со слепленным руками куском сливочного масла. Кнышев хотел было запретить это, да Сыхра его отговорил:
— Смотрите на это сквозь пальцы, Натан Федорович, лишь бы самогон не носили.
— Ладно, — улыбнулся Кнышев. — Я не водки опасаюсь — болезней. Ребята приводят женщин в вагоны…
— А вы думаете, в городе они не могут подцепить? — возразил Сыхра. — Мало ли в какой компании они там могут очутиться.
Марусин бронепоезд стоял отдельно, на дальнем запасном пути. Маруся у Киквидзе не показывалась, вместо нее приходил бывший поручик Николай Холодный. Бартак однажды спросил его, где командир. Николай хихикнул.