Чешская рапсодия

Секера Йозеф

— У вас много убитых, товарищ Борейко?

— К нашему удивлению, только раненые. Кузьма невредим.

— Присядем, — Киквидзе рассказал Борейко, как он намерен расположить огневые позиции артиллерии. — Немедленно открывайте огонь по белогвардейской батарее. Она примерно в четырехстах шагах отсюда, перед длинной балкой. Поставьте орудия так, чтобы бить прямой наводкой, Кузьма пусть обстреливает казаков в окопах и орудия позади них. Но осторожно — под гребнем залегли чехи Сыхры. — Киквидзе вытер руки о штаны и продолжал говорить, словно излагая то, что сию минуту пришло

ему в голову: — Знаешь что, сходи-ка сам осмотри позицию казаков. Сыхра пойдет с тобой. И быстрее возвращайтесь. Через пятнадцать минут вы должны вернуться!

Борейко и Сыхра высунулись из воронки. Через минуту выстрелы затрещали чаще. Вдалеке, на свинцовом горизонте, грохотала буря. Начдив сидел на корточках, разложив на коленях карту, что-то бурчал себе под нос. Потом связался по телефону со штабом в поезде. Адъютант, крепко сколоченный человек в форме еще царской армии, но без погон, записывал каждое его слово. Потухшая папироса приклеилась к его губе.

— Так, пока что все, — закончил Киквидзе, но вдруг, будто что-то вспомнив, закричал в трубку: — Как себя чувствует товарищ Книжек?

Сосредоточенно выслушав ответ, он осторожно положил трубку и сказал адъютанту:

— Исчез, как сквозь землю провалился; едва санитар затянул ему сустав.

— Не у всех ваш характер, товарищ начдив, — сказал адъютант.

Сыхра и Борейко ждали, когда Киквидзе окончит разговор. С ними был Ондра Голубирек, командир первой роты батальона Сыхры.

— Товарищ Сыхра ранен, — сказал Борейко, — я уведу его с собой в поезд.

Начдив взглянул на комбата. Один рукав у чеха был пропитан кровью, здоровой рукой Сыхра придерживал у губ окурок.

— Беги к своим, Борейко, товарища Сыхру проводит связной, — Киквидзе еще раз посмотрел на Сыхру. — Кому передашь командование?

— Вот ему, — сказал Сыхра, представляя Голубирека.

— Вы говорите по-русски? — обратился к нему начдив.

— Я с детства живу в России, мой отец тут работает, — ответил Голубирек. — А в Красную гвардию я еще в Киеве вступил.

Начдив старался прочесть, что написано на его молодом открытом лице с высоким лбом и упрямым подбородком.

— Ну хорошо. Берите чехословацкие части. Надо во что бы то ни стало уничтожить казаков.

Густые брови Киквидзе изогнулись, как лук. Он позвонил в штаб и приказал послать на высоту остальные чехословацкие батальоны.

— Операцией руководит товарищ Голубирек, повторите приказ! — Говорил он резко и непреклонно: видимо, на другом конце провода кто-то возражал.

У железной дороги, на левом крыле чехословацкой линии, дивизионная артиллерия занимала огневые позиции. Впереди первой батареи выехал верхом Иван Борейко. Из-под фуражки его белели бинты.

Небеса вдруг разверзлись, хлынул холодный ливень. Молнии скрещивались, страшно грохотал гром, но артиллеристы быстро заняли позиции и открыли огонь по белогвардейской батарее. Казаки отвечали. Не прекращались и раскаты грома.

Киквидзе выпрямился:

— Товарищ Голубирек, пора. Наша артподготовка продлится полчаса. За это время весь чешский полк успеет занять исходные рубежи. До свидания! — Начдив наклонился

к Сыхре: — Сильно болит рука? Нет? Хорошо, останешься тут. В случае нужды поможешь Голубиреку, он еще молод.

Комбат моргнул, собираясь что-то сказать, но Киквидзе уже снова говорил по телефону.

Спешившиеся кавалеристы Бартака с любопытством следили за артиллерийской дуэлью, смотрели, как торопливо работают наши и казачьи орудийные расчеты, перестав и думать о себе.

— Теперь бы казакам пригодилась ветряная мельница, а нет ее, голубчики, полезайте-ка на акацию, — вслух рассуждал Матей Конядра, беспокойно почесывая волосатую грудь.

Дождь все лил, густая завеса воды ограничивала видимость.

— После такого душа целый час к воде не подойду, — бормотал Костка. — Вон и винтовка в сосульку превратилась… — Он вытер подбородок. — Сапоги хоть выжимай, и в желудке урчит. Эй, товарищ Бартак, нет ли у тебя пирожка, хотя бы со шкварками?

Бартак сверкнул было гневно глазами, но, увидев измученное лицо Костки, бросил в него комком мокрой глины. Ян Шама, лежавший рядом с Косткой в луже, сквозь сетку дождя неотрывно смотрел, как рвутся красноармейские снаряды.

— А Маруся-то со своим бронепоездом укатила! — вдруг крикнул он. — Или девочка испугалась? А может, струсил тот господин, которого она опекает?

— Наверняка был приказ, — отчего-то вдруг раздраженно ответил Бартак. — Может, Поворино прикрывает.

Дождь немного утих. От соседней роты, с позиций которой была видна железная дорога, приполз Петник, сообщил, что прибывают новые красноармейские части.

— Это наши ребята, я узнал их командира батальона Зарубу, — сказал он Бартаку.

А Бартак думал, дойдет ли эсеровский бронепоезд до Поворина и хватит ли у них боеприпасов на случай нападения казаков, и не переставал следить за позицией казаков. Что это они так редко стрелять стали? Какая-то хитрость?

Снова хлынул яростный ливень, посыпался град. Ветер словно взбесился. В мокрой, прибитой дождем траве Бартак видел только спины добровольцев. Вихрь гнал град и дождь в сторону казаков, и почти не видно было, что там у них творится. Земля была размокшая, холодная. Вдруг кто-то наклонился к Бартаку и закричал в ухо:

— Связной товарища Голубирека! Товарищ Голубирек принял на себя командование наступлением и приказывает кавалеристам атаковать казацкие окопы, как только смолкнет наша артиллерия. Идет весь чешский полк, и все должно произойти быстро.

Бартак даже не оглянулся на связного. Борейко прекратил огонь. Бухали только орудия казаков. Бартак вздрогнул от озноба. Проклятый дождь! Он встал на колени, поднял карабин. Шама, Петник и Беда Ганза, Барбора, Пулпан — все знали, что это значит. Курт Вайнерт и Йозеф Долина, промокшие, отяжелевшие, поднялись первыми. Бартак пошел к казацким окопам, за ним двинулись его спешенные конники. Ветер, дождь и град хлестали им в спины, но они уже не обращали на это внимания. Те, кто не поднялся вместе с первыми, вскакивали с опозданием, смущенные тем, что вдруг остались одни. Матей Конядра поднял одного такого за шиворот, поставил на ноги и прохрипел: