Чешская рапсодия

Секера Йозеф

— Бейте белых гадов, бейте, пока не выбьете из седла, — сказал начштаба с ободряющей улыбкой в светлых добрых глазах. — Обрушьтесь на них, как степной ураган! А в резерве оставьте только один эскадрон.

Медведовский сдержанно улыбнулся словам Веткина, хотя и поверил в их искренность.

* * *

Норберт Книжек занимал две комнаты в доме ушедшего на пенсию прежнего начальника станции Егора Белюгина. Старик уже мало что знал о жизни за стенами дома, а потому любил поговорить, и говорил он большей частью о том, что подарит ему сын Аким или сноха Василиса. Вацлав Сыхра был знаком с Акимом, начальником алексиковской железнодорожной станции. Пухленькую же Василису Сыхра видел два-три раза, когда она приходила с мужем

на базар. У нее веселые глаза, носик и лоб как у молочного поросенка, и цвет лица такой же, однако мужа она держит в узде. Аким — строгий, хоть и добрый человек, весь в отца; интриг он не затевает, но никому не верит, и подчиненным его живется нелегко. Он тиранит их с улыбкой. Сыхра посмеивался над этим, потому что знал Акима Белюгина с другой стороны: просьбы начальников воинских эшелонов он выполнял безотказно. К родителям Аким ездит регулярно каждую неделю, чтобы поздороваться особо с матерью, особо с отцом и взглянуть на дом, который в свое время перейдет к нему и в котором он поселится через несколько лет, выйдя в отставку.

В тот вечер Книжек с особым радушием принял Сыхру. Он был наряден: белые панталоны, розовая рубашка. Хозяин и гость не успели усесться, как вошла Ирина Половникова и протянула комбату руку, словно они давно были знакомы.

— Очень мило, Вячеслав Вячеславович, что вы зашли познакомиться со мной, — приветливо сказала она. — Норберт мне часто о вас рассказывает, говорит, лучшего заместителя он не мог бы желать.

Сыхра смутился, он пришел сюда не ради комплиментов. Ирина опустилась напротив него в старинное французское кресло. Что и говорить, вкус у Книжека отличный. У девицы фигура статная, лицо как из мрамора, а ее густые русые волосы не расчесать и железным солдатским гребнем. Сыхра все старался заглянуть ей в глаза, но никак не мог решить, зеленые они, голубые или карие. Одно ясно — они умные и волевые. Ирина позволила ему закурить, хотя сама не курила. Разговор сначала не вязался. Ирина расспрашивала Вацлава, не рискует ли в бою Норберт зря своей жизнью и почему не жалеют жизни красноармейцы, когда все еще неясно, вмешаются ли Франция и Англия в гражданскую войну в России всей своей мощью. Сыхра сухо объяснял ей, почему даже несколько бригад Антанты не смогут изменить ход событий.

— Хотел бы я услышать вашего отца, он ведь лучше знает Россию, чем мы, — сказал Сыхра, улыбаясь в глаза Ирине. — Человек, воевавший с Брусиловым, такой генерал, пусть даже в отставке по милости царя, видит все насквозь… — Вацлаву стоило немалого труда скрыть за этими словами насмешку.

Ирина вздернула подбородок с ямочкой и улыбнулась, открыв белоснежные зубки.

— Папа не занимается более философией. Когда вы стояли в Тамбове, у него было больше сил — теперь он все время брюзжит. После этого никому не нужного офицерского мятежа он заперся дома и рисует лошадей, а на них — царя без головы. Так, говорит, ему и надо, пусть расхлебывает кашу, которую сам заварил, и я не удивлюсь, если он кончит, как Людовик XVI. Иногда заговаривает о чехах, путая чешских красноармейцев с легионерами. Дескать, если говорить языком математики, то чех — это дисциплина… — Ирина коротко засмеялась. — Высока ваша марка в России, если даже царские генералы о вас так говорят!

Сыхра и Книжек тоже рассмеялись. Ирина была очаровательна; Сыхра даже глаза зажмурил, когда она, наклонясь, невольно позволила ему глянуть в глубокий вырез платья.

— Ирина Кузьминична, вы преувеличиваете! — сказал он, выпуская облако махорочного дыма. — Кое-какие преимущества у нас, конечно, есть. Неграмотных среди нас нет, все прошли фронтовую школу, причем порой ваши генералы поддавали нам жару. Правда, товарищ Книжек?

— Вполне, — подтвердил тот. — Возьмите нашего председателя полкового комитета Йозефа Долину. Монтажник, в австрийской армии был не старше сержанта, а говорит на пяти языках, как я или Вацлав. Или Барбора — двадцать один год, деревенский парнишка, а видали бы вы его, Ирина, залюбовались. Самый лихой казак не владеет так лошадью,

как он. А другие-то… Вот хотя бы наш «волшебный стрелок» Конядра, медик, в Легии был прапорщиком. Ласточку на лету подстрелит! О Бартаке рассказывать нет нужды или о Голубиреке: их ваш отец, не задумываясь, произвел бы в генералы. Я тоже. И этим уберег бы немало казацких голов…

— Ты рассуждаешь, как его превосходительство генерал Половников, — сухо усмехнулся Вацлав Сыхра. — К счастью, ребята тебя не слышат, а то бы пришлось им краснеть…

— Ты знаешь, куда Киквидзе послал Бартака и Кнышева?

Комбат прищурился.

— Нет, не знаю.

Тихо и протяжно скрипнули двери, и в комнату вошла седая старушка. За ней по пятам прислуга несла поднос с фруктами, помидорами, огурцами и колбасой. Это была Анна Ефремовна Белюгина. Старушка поклонилась командирам, как своим гостям.

— Марфа, помидоры и огурцы поставь перед господином майором!

Сыхра разглядывал пухленькую, толстощекую девушку с выразительными темными бровями турчанки и мягкими губами. Улыбнулся ей. Девушка потупилась и тихо вышла. Светлая ее юбка колыхнулась над голыми розовыми пятками. Анна Ефремовна села.

— Помидоры свежие, сударь, — обратилась она к Сыхре. — Ирина Кузьминична просила выбрать для вас самые сладкие. Прислуга принесла их утром с базара, а она в этом знает толк, у них в деревне специально выращивают помидоры.

— Это очень мило с вашей стороны, сударыня, — поблагодарил Вацлав Сыхра.

Марфа вернулась и принесла бутылку водки. Ставя ее на стол, долгим взглядом поглядела на Сыхру, потом поклонилась и, словно испугавшись чего-то, выбежала. На лестнице встретила Егора Белюгина. Восьмидесятилетний старик, кряхтя и вздыхая, тяжело поднимался на второй этаж.

— Хозяин, хозяин! — остановила его Марфа, испуганно тараща глаза. — У полковника сидит этот, который приказал расстрелять батюшку и всю его семью, всех девятерых человек, не ходите туда! У него в глазах сталь, а как за помидором потянулся — вижу, пальцы у него словно железные…

— Чего мелешь, дура? — буркнул старик.

— А я видела, как чехи ворвались в поповский дом, и этот потом отправил батюшку в Чека, и хозяйку его, Аксинью Тимофеевну, и обоих сыновей, дьячка да еще троих каких-то, — не унималась Марфа.

Белюгин укоризненно поднял палец.

— Бог тебя знает, что ты там видела, может, у тебя куриная слепота. Разве стала бы с таким разговаривать Ирина Кузьминична?

— А она, может, не знает, — возразила босоногая служанка. Внизу раздался голос. — Ой, молодой барин с барыней, — вскричала Марфа и побежала вниз. Старик слышал, как она встречает его сына, здоровается с невесткой.

— Хозяин, это они за вами идут, — крикнула Марфа, и слышно стало, как молодые поднимаются по лестнице.

Аким и Василиса, поцеловав отцу руку, все вместе вошли к Книжеку. Анна Ефремовна весело разговаривала с Сыхрой, радуясь, что угощение ее нравится молодому командиру. Старушка счастливо поглядывала на Ирину, та отвечала ей улыбкой.

Появление молодого Белюгина и его жены обрадовало старушку. Аким в форме железнодорожника, которая делала его стройнее, так и свалился на стул, на его широкое лицо медленно возвращалась краска.

— Мы воскресли из мертвых, обнимайте, целуйте нас, — выпалил он.

— Ох, дорогие! — затараторила Василиса, — что мы только пережили! Вчера на рассвете казаки заняли пути за вокзалом, а нынче лежат перебитые, и все, у кого есть руки, копают им могилы. Господи боже, когда же конец кровопролитию! Аким, бедняжка, совсем голову, потерял. Когда мы ехали к вам, маменька, казаков еще гоняли по степи…

Аким Егорович испуганно посмотрел на жену, затем на Книжека, на Вацлава Сыхру и на Ирину Половникову. Ирина и Книжек покраснели от волнения, комбат прищурил серые глаза. Он чувствовал на себе испытующий взгляд старика Белюгина и охотнее всего повернулся бы к нему спиной. Ему все было ясно, Войта и Натан сделали свое дело. Теперь скорее к Киквидзе — знает ли он? Надо прощаться и идти в штаб дивизии…