Чешская рапсодия
Шрифт:
Пулпан глянул на Войтеха Бартака. Ротный стоял рядом с ним, внимательно вглядываясь в лица бойцов, особенно новичков-добровольцев, но ни один человек не опустил глаз перед его взглядом.
Пулпан стал рассказывать о революции в Петрограде, описывая ее как победу Ленина и героических пролетарских масс.
— Только завзятые трусы могли заколебаться и уклониться от штурма Зимнего. Я сам был там, товарищи, можете мне верить! — закончил Пулпан.
Командир роты сжал губы. В последнем ряду, возле Матея Конядры и Яна Шамы, уже некоторое время стоял комиссар Кнышев, беспокойно покусывая концы усов. Шама вдруг перестал вертеться, покраснел, и едва Пулпан кончил, вышел
— Разрешите, товарищ командир роты, несколько слов.
Бартак кивнул, и Шама решительно обернулся к строю. По лицу его видно было, как он торопливо, с трудом собирается с мыслями.
— Товарищи! Зло меня берет, как подумаю, что сделала проклятая эсерка с нашим Ильичей, я говорю, нашим, товарищи чехи, словаки, мадьяры, немцы и сербы! И всех вас берет зло, слушаю об этом с утра… — Шама глотнул пересохшим горлом и набрал воздуха в легкие. Ему все-таки трудновато было говорить по русски. — Ян Пулпан, старый красногвардеец, говорил по-рабочему, от души, да так и надо… И я предлагаю, товарищи, братья, давайте пошлем телеграмму в Кремль, что мы, интернационалисты, передаем привет Владимиру Ильичу Ленину и что мы пойдем за ним, пока будем живы! Там сзади, среди кавалеристов, стоит наш комиссар товарищ Кнышев, он сможет отправить нашу телеграмму по верному адресу. А чтоб доказать Ильичу, что привет мы посылаем все как один, давайте вместо голосования споем нашу боевую песню…
Во время этого бурного выступления фуражка у него съехала на затылок и огненные волосы упали на лоб. Голубые глаза его сверкали воодушевлением. Шумно вздохнув, он вскинул кулак и во всю мощь своего голоса запел «Интернационал».
Когда отзвучали последние слова, воцарилась тишина.
У многих пробежала по спине легкая дрожь восторга. Тоник Ганоусек сдернул с головы фуражку и закричал срывающимся голосом:
— Ура! Ура!
И все подхватили, и гремело «ура», подобно все новым и новым залпам.
Ян Шама вдруг почувствовал себя одиноким — он высказал все, что в нем накипело, и теперь растерялся, не знал, куда девать руки. Повернулся к Бартаку и внезапно, не говоря ни слова, обнял его, потом обхватил Пулпана.
Аршин прокричал что-то одобрительное, обнял Кнышева и поцеловал его в широкий шрам — для этого драгуну пришлось подняться на цыпочки, но он делал вид, будто это его не смущает. После Ганзы Кнышева обняли Лагош, Ганоусек, Конядра… Комиссар переходил из рук в руки. Глаза его были полны слез. Его прижимали к груди и целовали венгры, немцы, костистые далматинцы, сербы…
— Дорогие товарищи! — закричал Кнышев, вырвавшись наконец из круга красноармейцев. — Телеграмму Владимиру Ильичу Ленину мы обязательно, пошлем с командиром дивизии товарищем Киквидзе, в этом не сомневайтесь! Советская Россия благодарна вам за верность делу свободы рабочих…
— В вашем лице мы обнимаем свободную Россию! — вскричал Аршин.
— Хорошо, я передам это свободной России, — ответил Кнышев. — А теперь позвольте мне сказать, зачем я к вам явился. Я прямо с вокзала, а там не все в порядке. Прибыл Марусин бронепоезд, но нельзя позволить этой бешеной эсерке двигаться дальше. Наши броневики, правда, держат продвижение поезда, но мы не можем также допустить, чтобы хоть один человек из команды вышел на перрон. Товарищ Бартак, займите со своей ротой станцию! Кто окажет сопротивление, тот не получит пощады! Не забывайте, что эти негодяи сделали с нами под Урю-пинской…
Рота Бартака выступила через несколько минут. Поручив командование Пулпану, Бартак с Аршином и Шамой поскакали вперед. Шама весь еще пылал;
Комиссар полка тем временем мчался в штаб дивизии.
В застегнутой наглухо кожаной куртке Киквидзе сидел за столом с таким видом, будто мысли его унеслись далеко-далеко, и по привычке играл грузинским кинжалом. Комиссары и командиры полков, такие же хмурые, сидели вокруг. Из-за густого табачного дыма в комнате почти ничего не было видно. Вацлав Сыхра и Йозеф Долина дымили, не обращая внимания на Книжека, который на этот раз сидел рядом с ними. А перед столом начдива, в черкесском костюме, выпрямившись, стояла молодая командирша бронепоезда. Глаза ее метали молнии. Кнышев подошел к ней сбоку, не спуская с нее пристального взгляда.
— Гражданин командир, — сказала Маруся хрипло. — Я протестую против действий комиссара чехословацкого полка. Мне надо провести бронепоезд в Поворино, у меня важное задание, а он препятствует. Где же ваша свобода? Разве я мало для вас сделала? Мои люди еще возмущены тем, что случилось несколько недель назад с эшелонами анархистов, ехавших в Царицын, а теперь вы хотите повторить это со мною? Хотите разгромить наш бронепоезд, а нас разогнать по степи, как волков? Мы не анархисты! Предупреждаю вас, у меня особое задание товарища Но-совича. Я буду жаловаться.
— Пожалуйста, — металлическим голосом произнес за ее спиной Натан Кнышев. — И мы разгоним вас по степи, как волков.
— Подождите, товарищ комиссар, — остановил его Киквидзе, — я хочу выслушать все претензии, потом вы скажете свое слово.
Маруся сверкнула зубами, возмущенно улыбнувшись, и положила руку на кобуру.
— Я требую свободного проезда через Филоново. Это все! — отрезала она.
Кнышев взглянул на Киквидзе — тот и бровью не повел. Комиссар подошел к Марусе и выхватил у нее из кобуры револьвер, прежде чем она опомнилась.
— Считайте себя арестованной, — резко проговорил Кнышев. — Недоставало еще, чтобы вы грозили начальнику дивизии Красной Армии! Мы вас хорошо понимаем, вам хочется поближе к Москве, именно в эти дни. Краснов был бы рад видеть вас там; да и себя тоже. Короче, стервятникам захотелось прогуляться по Красной площади, они зарятся на царские сокровища в Кремле, да «сказала, что играла», как говорят мои чехи. Вы нас ругаете, требуете от нас лояльности, но мы-то хорошо знаем, что связывает вас с вашим Носовичем!
Кнышевым все более овладевал гнев, и тон его делался еще язвительнее:
— Нам стало известно, что вы состояли в женском батальоне, были у Зимнего, так чего же удивляться, что покушение на Владимира Ильича вы сочли удобным моментом для окружения Москвы. Хотите воспользоваться случаем? Но Ленин жив, милая дамочка, и долго будет жить! Это вас черти раньше возьмут вместе с генералами. Видели бы вы, что творится сегодня с красноармейцами, как растет их возмущение белогвардейцами и эсерами. Худшей услуги себе, чем нападение на Ленина, вы и придумать не могли. Вы даже скептиков теперь убедили в том, что мы вправе требовать от Красной Армии любых жертв. Полчаса назад перед интернационалистами выступал чешский рабочий, и я, пожалуй, не сказал бы лучше. А другой боец, чех, предложил, чтобы полк послал товарищу Ленину приветственную телеграмму, и предложение свое закончил пением «Интернационала». А вы хотите в Москву? По нашей дороге? — Комиссар отдал Киквидзе пистолет и добавил: — Товарищ начальник дивизии, предлагаю: пусть эсеровская команда добровольно покинет бронепоезд, и уберется из Филонова. Они нам здесь не нужны…