Чешская рапсодия
Шрифт:
— Постойте, товарищ Кнышев, теперь я скажу, — перебил его Киквидзе, не сводя глаз с Маруси. Выражение ненависти на ее красивом лице успокаивало начдива. Вонзив кинжал в стол, он вынул обойму из Марусиного пистолета, положил ее в карман своей кожанки и холодно сказал ей: — Не позднее чем через час вы отправитесь обратно в Царицын. Мои два бронепоезда будут вас конвоировать, чтоб вам ничего не взбрело в голову. В Филонове я начальник, и других рядом с собой не потерплю. Не скрипите зубами — на белый террор мы отвечаем красным террором. Пистолет я вам возвращаю, но патроны оставлю себе — вы слишком вспыльчивы. А теперь уходите. Вы нас задерживаете!
Маруся
— Поезжайте с нашими бронепоездами. Предоставляю вам полную свободу действий. Ее бронепоезд нам очень бы пригодился, но, если отбирать его на станции, эта бешеная может натворить много бед: у нее большой запас боеприпасов. А как дела на станции?
— Я послал туда Бартака с ротой. Товарищ Книжек извинит, что я не согласовал это с ним, на разговоры не было времени. Я предоставил Бартаку свободу действий так же, как вы мне, и потому не могу сказать, как там обернется дело… Чехи ненавидят Марусю.
Киквидзе прикрыл ладонью рот, чтоб скрыть улыбку:
— Хорошо, поторопитесь к ним. Артиллерийская стрельба для нас нежелательна.
Кнышев поспешно вышел. На главной улице он обогнал бородатого извозчика, везшего в пролетке Марусю. На станцию комиссар примчался, когда там все кипело. Эсеровский бронепоезд был зажат между двумя бронепоездами Киквидзе. Мрачные артиллеристы стояли у орудий, были готовы и пулеметы. Саперы укрылись за шпалами и рельсами, погруженными на платформах, виднелись только их немецкие штыки. Красноармейцы с винтовками наперевес патрулировали очищенный от пассажиров перрон. Лагош поставил свой станковый пулемет напротив эсеровских артиллеристов. Конядра и Пулпан прохаживались у их паровоза. Кнышев двинулся прямо к Бартаку и в кратких словах передал приказ Киквидзе. Перестрелка насмешками между красными и эсерами мгновенно прекратилась.
К Кнышеву и Бартаку подошла Маруся, гневная, возбужденная, и закричала так, что было далеко слышно:
— Окружить женщину с полсотней бойцов у вас хватает пороха, но не будьте смешны, нас вы все равно не укараулите, лучше пропустите в Поворино!
— Мы, конечно, вас пропустим, только не в Поворино, а в Михайлов, — отрезал комиссар и послал Аршина распорядиться отправкой.
— Я протестую! — со злостью вскричала Маруся.
— Я сказал — в Михайлов, — и Кнышев повернулся к эсерке спиной.
— Вы об этом пожалеете! — пригрозила Маруся и побежала к своему бронепоезду.
— Эй, красавица, не запутайся в юбке! — прокричал ей вслед Ян Шама.
Маруся, как ужаленная, повернулась было и вскинула пистолет, но Ганоусек успел выбить оружие из ее рук. Тут Михал Лагош открыл огонь из пулемета, красноармейцы кинулись на бронепоезд. Еще несколько винтовочных выстрелов, эсеры дали три пулеметные очереди, но бой продолжался недолго: отказавшись от дальнейшего сопротивления, эсеры побросали оружие и разбежались по путям, прячась за товарными составами. Воспользовавшись переполохом, скрылась и Маруся. Пробежав через вокзал, она свернула в ближайшую улицу.
Кнышев увел Бартака к коням.
— Теперь галопом в штаб дивизии, друг, — весело улыбнулся он. — Не бойся, за это Исидорович ругать нас не будет.
Второй Интернациональный красноармейский полк перебрался из эшелонов в Филонове. В деревянных бараках было лучше, чем в теплушках. Красноармейцы разных полков завязывали дружбу. Второй полк снова получил пополнение, но
Возобновилась ожесточенная битва за Царицын. Белогвардейцы стремились окружить его железным кольцом своих дивизий, а Киквидзе и командир первой украинской бригады Сиверс всеми силами удерживали железную дорогу через Донскую область, от Воронежа до Волги. Не проходило дня, чтобы красновские отряды не налетали на железную дорогу, порой появлялись дикие банды Дудакова, и у кавалеристов Киквидзе, а часто и у его пехоты не было минуты передышки. Отбитые у противника бронепоезда стояли на филоновской сортировочной станции в постоянной боевой готовности, неожиданно появляясь на магистрали, и белогвардейцы отваживались нападать на них только превосходящими силами. Бронепоезда возвращались из рейсов с убитыми и ранеными, с покалеченными паровозами, но и с победой. Время шло, а бои не прекращались, белые во что бы то ни стало стремились захватить дорогу между Царицыном и Москвой. И с таким же устойчивым упорством Киквидзе удерживал ее. Тесный кружок максимовцев сузился. Курта Вайнерта Киквидзе назначил командиром чешской батареи, и теперь Курт лишь изредка мог забегать к своим. Из тамбовцев, с которыми максимовцы сдружились, певун Костка и Отын Даниел погибли под Урюпинской, Ян Пулпан стал заместителем Бартака по пехоте. Невредим был Матей Конядра да еще Карел Петник, помощник Долины в полковом комитете. Сегодня Петник был в скверном расположении духа. Он набросился на Шаму, который осыпал ребят насмешками.
— Эй, рыжий болтун, а ты умнее был, когда мы с тобой в госпитале валялись?
— Тогда я размышлял, к чему на свете чесотка, — парировал Шама, — а нынче я еще о белых казаках думаю, товарищ Петник. А ты сам знаешь, чесотка и белый казак не одно и то же. Да ведь и ты изменился, держишься, что тот японский Камимура, который в четвертом году топил царские корабли в Порт-Артуре.
На нарах приподнялся Беда Ганза:
— Эй ты, Камимура, чего спать не даешь? Вот мигну Лагошу, погладит он тебя своим кулачищем!
Шама усмехнулся — по душе ему была такая словесная перепалка. Разве не любит он их всех, даже этого ершистого Беду? Он сел на нары у ног Ганзы и слащавым голосом произнес:
— Баиньки хочешь, Аршинчик? И в сапожках? Фу! Позволь, я тебя разую, обожаю запах твоих портянок!
— Катись ты! — буркнул Ганза, поворачиваясь на другой бок.
— А молочка не хочешь? Или водочки? — приставал Шама. — А может… может, баклажанчик? Я тебя понимаю, друг мой, хотел бы ты устроиться, как покойный император Франц-Иосиф в старости, правда? Камердинер клал бы тебе на ночь в постельку двух девочек, чтобы они тебя согревали, — одну справа, другую слева, вот это было бы отлично, да?
Аршин не ответил, — уснул, улыбаясь. Постепенно улеглись и остальные.
Ганоусек еще пошел посмотреть лошадей. Барбора лежал рядом с Конядрой.
— Матей! — шепотом позвал он.
— Чего тебе?
— Как думаешь, удержимся мы в Филонове? В городке поговаривают, будто с юга идет Краснов с огромными силами. Если Сиверс не пустит ему кровь, навалится он на нас…
— Боишься, что с нами будет, если нас зажмут в клещи?
— Не знаю, пожалуй нет, я за Фросю боюсь. Она призналась мне, что работает в Чека, и если белые узнают — ей крышка.