Четыре года в Сибири

Крегер Теодор

– Слушаюсь, ваше высокоблагородие! Бедный солдат скорее мертв, чем жив. Он с последним отчаянием овладевает своим телом, его выражение лица застыло, как положено по уставу.

– Начальник почты, ты что, Божий человек, не знаешь, что служащие не могут требовать особой оплаты за свою службу? Пятьдесят копеек за одну единственную почтовую открытку! Если ты напишешь только десять таких почтовых открыток в один день, то ты заработал за день пять рублей! Успокойся, подумай, но не обожгись! Это коррупция! Или ты, например, уже забыл свою должностную присягу? Может, тебе больше не нравится у нас в Никитино, а? Может, ты хочешь, чтобы тебя

перевели, может, мне сообщить о тебе в Омске, как уже было с Игнатьевым?

Управляющий на глазах становится все меньше. Теперь единственное слово возражения равнялось бы для него самоубийству.

– Радуйся и благодари, что кто-то вообще знает тут немецкий язык, чтобы писать нашим смелым землякам в плену. Этих женщин и мужчин, родственники которых на фронте или в плену, теперь обслуживать в первую очередь! Понятно? Если бы не было крестьян, мы все умерли бы с голоду, это ты должен точно запомнить и соответственно действовать, понятно? Теперь ты устроишь тут бюро, так, чтобы в нем можно было писать письма всем военнопленным за границу. Ты понял? Повтори, что я сказал! Полностью растерянный начальник почты повторяет, заикаясь.

– Ну, вот так! Но в следующий раз больше не заикайся!

Полицейский капитан хлопает его по плечу, взгляд, который он бросает мне, это взгляд гордого испанца.

– Я привел твою Фаиме, – обращается он ко мне шепотом, – она должна была успокоить тебя, так как Андрей рассказал мне, что ты убил трех служащих, хотел уже броситься на начальника почты, почтамт был якобы в самой большой опасности, ты мог бы расколотить тут все вокруг. Я ж тебя знаю... Впрочем, Исламкуловы только что получили новый товар... Тогда до сегодняшнего вечера, не так ли?... Хочу только кое-что попробовать. Итак, – говорит он тогда громким голосом, – чтобы ничего подобного больше не повторялось, поняли? Все поняли?

– Конечно! – так же громко говорю я.

Иван Иванович прокладывает снова путь через толпу и исчезает.

В базарные дни крестьяне и охотники на пушного зверя часто предлагали мне купить разные шкурки. Готовую, дубленую шкурку белки можно было купить уже за 30 копеек. Спрос был исключительно невелик, зато запасы, напротив, очень большие. Охота на пушных зверей была единственным, пусть даже весьма скудным источником дохода для многих. Я говорил об этом с Фаиме, так как она очень хорошо ориентировалась в шкурках, потому что ее братья тоже торговали ими.

Но как я, пленный, мог бы заниматься коммерцией? Это было невозможно. Я хотел и должен был найти выход. Собственно, мне это нужно было не столько ради денег, сколько ради деятельности, которая должна была дать мне разнообразие.

Я обратился к полицейскому капитану.

– Иван, ты можешь оказать мне большую услугу?

– Проси что хочешь, мой дорогой.

– Я хотел бы уехать на несколько дней.

– Куда? Я поеду с тобой и оплачу тоже за себя. Но мы поедем без жен, как...?

– Я хотел бы поехать по деревням, чтобы скупать там шкурки. Я хочу работать.

 – По деревням, шкурки скупать? Но это чистый вздор, это не может быть всерьез. Только подумай о трудностях, которые связаны с этим, они прямо-таки страшны. И к чему все это, разве тебе не хватает денег? Зачем тебе вообще работать? Ты мечтатель.

– Ты думаешь, наверное, что я убегу от тебя, нет?

– Честно говоря, не обижайся за это на меня, я никогда еще не был абсолютно уверен в тебе. Ты – отличный брат.

Я должен отказать тебе, я, к сожалению, не могу этого позволить. Тебе же известны распоряжения из Петербурга. Против них я абсолютно бессилен. Будь тут моя воля, я, со своей стороны, сразу разрешил бы тебе уехать в Петербург.

– Но я обещаю тебе, дорогой Иван.

– Ты знаешь, что ничего не выйдет. Я здесь отвечаю за все, и как раз за это, это будет стоить мне головы. Почему ты хочешь навлечь на меня беду? Посмотри на других, они все радуются, если им не нужно работать.

– Но, Иван, мне нужно работать, иначе мне в голову лезут всякие печальные мысли!

– Ты возьмешь с собой Фаиме? Только честно!

– Фаиме для меня тут самое главное. Она прекрасно разбирается в мехах, а я, напротив, ничего о них не знаю.

– Тогда твое предложение абсолютно неприемлемо.

– Иван, и это твоя дружба? Я обещаю тебе, что точно вернусь. Ты мне не веришь?

– Нет, тут я тебе не верю, потому что если ты хочешь удрать, ты наплюешь и на нашу дружбу. Я тебя знаю!

Беседа была закончена. Я должен был придумать новый план действий и атаковать упрямца с другой стороны.

В принципе, Иван был прав. Все же, все мое бытие и мышление состояло только в Фаиме и в побеге. Все остальное было ложным.

Я доверял только Фаиме, только она знала это. Это знание у нее скрывалось в самой скрытой палате всех тайн. Как часто летал ко мне взгляд, когда кто-то из моих гостей во время беседы ронял слова, которые казались нам важными. Едва заметное вспыхивание глаз, опускание век, и я знал, что имела в виду Фаиме. Как кошка обходила она в базарные дни своих земляков, беседовала с ними по-татарски о на первый взгляд неважных вещах, пока не узнавала того, что как раз хотела узнать. Тунгусы, буряты, чукчи, вогулы, лапландцы, у которых на крайнем севере были оленьи стада, прибывали в базарные дни в Никитино, и чем севернее они жили, тем больше они интересовали девушку. Ее ищущие, пристальные глаза воспринимали все, одежду людей, их оснащение и множество мелочей, которые наверняка ускользнули бы от меня. Она осведомлялась о дорогах и погодных условиях, о ценах на оленей, ездовых и полярных собак. Она гладила животных, которых показывали ей, внешне просто из удовольствия и из чистого любопытства, и училась обходиться с ними.

Эти базарные дни были самыми счастливыми днями для нее. Она забирала меня после работы с почтамта, брала меня под руку, и тогда мы медленно шли домой.

– Я узнала кое-что новое, шептала она мне по дороге. Только вечером, если мы были одни, она рассказывала это мне шепотом.

Однажды она пришла с рынка с засоленными, высушенными рыбами, как их едят на севере. Полицейский капитан как раз был у нас.

– Попробуй-ка эту рыбу, – сказала она.

Когда я огляделся в поиске вилки, она заметила лукаво:

– Ты говорил мне, что гурман ест сосиску только пальцами; так же ты должен есть и эту рыбу.

– Но, все же, Фаиме, Крёгер настолько избалован, что он не будет есть эту старую жратву!

Я пытался попробовать рыбу. Глаза татарки смотрели на меня, они были спокойны... как всегда. Только маленькая искорка, едва заметная, вспыхнула и погасла.

Если я видел Фаиме в доме, когда она занималась хозяйством, если мы делали покупки, если девушка встречала меня в городе – всегда я должен был помнить: она хранит мою самую большую и самую прекрасную тайну – побег.