Четыре года в Сибири

Крегер Теодор

– Наташа, – сказал я однажды верной женщине, – сядьте за стол, я должен вам сказать что-то важное. Я прошу вас, чтобы вы не говорили об этом ни с кем. Беспокойно, с боязливыми глазами женщина садится, забыв даже разгладить фартук. – Вы верно служили мне, как моим родителям, в течение долгих лет. Я благодарю вас за это от самого чистого сердца. Деньги, которые вы здесь найдете, – это не выражение моей благодарности, а только возможность, которую я хотел бы дать вам, чтобы месяцами жить беззаботно, чтобы купить себе, может быть, маленький домик в вашей родной деревне. Мы все не знаем, как долго продлится война, как долго мы можем оставаться вместе, кто знает, смогут ли мои родители или я позже снова позвать вас к себе. Мы

можем и умереть. Мне в любой момент может грозить смерть. Я не хочу, чтобы потом началась неразбериха. Если вы хотите иметь что-то из моих вещей, которые вы привезли сюда с сестрой милосердия, я не знаю, скажите это мне, так как оставшееся я подарил моему полицейскому капитану. С деньгами вы найдете дарственную. Деньги принадлежат вам, вы можете распоряжаться ими, как хотите, независимо от того, жив ли я или умер. Женщина тихо плакала. Ей понадобилось несколько дней, чтобы побороть произнесенное.

Я посвятил братьев Исламкуловых в мои планы бегства, так как я снова и снова видел, с какой нежностью они общались со своей сестрой. Кроме того, мне нужно было покупать оружие, боеприпасы, инструменты и запасы и где-то это все прятать.

Подготовка длилась уже много недель. Приобретение оружия было исключительно трудным. Теперь все было готово, вплоть до самой незначительной мелочи.

У Исламкуловых в конюшне с некоторого времени стояла маленькая, косматая сибирская лошадка. Фаиме назвала ее «Колькой» [ласкательное имя для Николая]. Животное было сильным и терпеливым; о нем заботились с особенной тщательностью. Рядом с гнедым, бодрым Колькой стояли сани и в самом глубоком, самом скрытом углу конюшни две смазанные, совсем новые солдатские винтовки с 250 патронами и для надежности также штыки к ним, а также дробовик. Запас мясных консервов, банки с сухарями, сушеное, вяленое мясо, два полных комплекта одежды самоедов из лучших шкурок, спиртовой кипятильник, топор, пила, нож, гвозди, брезент и еще много разного.

В последнее время мы с Фаиме часто оставались у Исламкуловых до позднего вечера. Мы даже иногда ночевали там, чтобы в день побега наше внезапное отсутствие не бросилось сразу в глаза.

Я надеялся, что таким путем получу нескольких часов форы. Также я планировал идти не по дороге к ближайшей станции, а наоборот, ускользнуть в противоположном направлении. На пути к станции как, вообще, к железнодорожным линиям меня искали бы значительно больше, чем где-нибудь в лесу, на всех этих обходных тропинках и затерянных лесных просеках. Если, однако, немногочисленные преследователи там задержат меня, то у меня все еще была возможность защищаться с помощью двух армейских винтовок. Фаиме научилась быстро перезаряжать магазины.

Взятого продовольствия хватило бы нам двоим на целый месяц; лес снова и снова мог бы пополнять его.

Если зима будет очень сурова, и мы не сможем двигаться дальше, то у нас всегда была возможность перезимовать у северных кочевых народов. Полярная зима, если уметь построить снежную хижину, оказывается вполне сносной и для нас, жителей центральной Европы. В полярных местностях не знают полиции, особенно в России. Весной – к тому времени о нас давно бы забыли – мы могли бы потом приблизиться к границе.

Маршрут бегства был довольно точно разработан, если можно вообще говорить об установлении дороги протяженностью более трех тысяч километров, преимущественно через леса и снежные пустыни.

Дорога должна была вести нас сначала в северную Сибирь, так как преследование почти всегда ограничивалось железнодорожными линиями и их связями. Потом на запад через Урал, дальше в район Архангельска на Белом море. Там, вероятно, можно было бы ускользнуть на баркасе, так как Белое море благодаря влиянию Гольфстрима часто замерзало только в декабре. Если водный путь был слишком опасен, то можно было попытаться попасть от Архангельска через самую северную русско-финскую границу

в Швецию. Эти самые северные области предлагали очень большую перспективу успеха, так как они были очень слабо заселены и были очень холодны, и поэтому преследование на этих территориях остается всегда очень сложным.

Ничто не указывало на наши планы бегства. Так же как Никитино готовился к зиме и к зимней спячке и хозяева лавок и большинство жителей наполняли свои кладовые, то я тоже проводил разные изменения в моей квартире.

В комнате был построен камин, полы выложены толстыми, домоткаными коврами, большие собачьи шкуры сшивались и тоже использовались как ковры. Окна с двойными рамами были недавно замазаны, только маленькие форточки устанавливались для вентиляции комнат. Входная дверь была обшита толстым войлоком, на дворе сложена гора дров; несколько дней назад начали топить.

Сильный ветер много дней хлестал по пустынной местности.

Осенний дождь погружал все в меланхолический, холодный, влажный серый цвет. Он сделал широкие лесные дороги через далекие земли едва проходимыми и настраивал людей на печальное, ворчливое, сонное состояние. Потом еще раз пришла сияющая солнечная погода, издалека слышали голоса, лай дворняжек, возгласы, пение и игра на гармошке и балалайке, смеющиеся и визгливые девичьи голоса, одиноко затихающий выстрел охотника.

В воздухе уже чувствуется мороз. Каждый день может принести нам снег. Стрелка барометра, которая сначала упала так низко, поднималась быстро, все же, в течение последних дней она снова постоянно падает.

Каждый день может принести нам снег – тогда настанет зима!

Каждое утро мы просыпаемся, и теперь наш первый взгляд всегда направлен из окна на улицу: не выпал ли уже снег?...

Мы тогда надеемся всегда на следующий день. Это только лишь промежуток из немногих, совсем, совсем немногих дней.

В течение дня я тоже нередко спрашиваю:

– Фаиме, не идет ли еще снег?

– Нет, Петруша, но совсем, совсем скоро!

Я, как часто бывало, положил свою голову на колени Фаиме. Девушка сидела на подушках, которые лежали на толстом ковре из собачьих шкур. Она охотно сидела, как это делают жители Востока, на полу и тихо качала мою верхнюю часть туловища, так же как укачивают маленьких детей.

Поленья в камине горели, трещали и распространяли приятное тепло вокруг нас. В углу светилась лампада. Снаружи плакал и ревел ледяной ветер. Иногда он нажимал на оконные стекла, и мы чувствовали, как сильно тряслась деревянная постройка.

Теплый, стеганый домашний халат, две толстых косы иссиня черных сверкающих волос, два глаза, которые видели только меня в далеком мире, руки, которые гладили только меня, губы, которые страстно целовали только меня, маленькие, голые ножки, которые с первого дня неутомимо выравнивали мне дорогу к свободе, аромат любимого человека, которого мы встречаем единственный раз, а потом приходит только лишь пустота... все это окружало меня со всеми его невидимыми колебаниями, которые только обнаруживают в нас, людях, наличие души. Спокойный свет лампады и в слабом свете едва освещенное, бородатое лицо святого... он сверху улыбается нам.

– Знаешь ли ты, что на рынке рассказал мне старый вогул? Прекрасная, чудесная новость, Петруша. Она укачивает меня дальше, равномерно и убаюкивая, приближает свой рот к моему уху, и ее горячее дыхание шепчет: – На севере первый снег выпал уже пять дней назад... три дня снег шел беспрерывно... скоро, совсем скоро мы оба убежим... убежим... убежим...

***

Внезапно ко мне приходят высокие гости. Это генерал и Иван Иванович.

– Дорогой господин Крёгер, – начинает генерал, – я пришел с просьбой к вам. Будьте моей правой рукой, в подлинном смысле слова. Помогите мне в обращении с вашими товарищами, так как я не знаю вашего языка и больше не ориентируюсь... Вы хотели бы это делать?