Четыре месяца темноты
Шрифт:
– Так что за совет?
– Дети очень легко обманывают взрослых, им это ничего не стоит. Взрослые думают, что знают, когда их обманывают, но им удается раскусить только пятнадцать-двадцать процентов вранья.
– И в чем совет? Перестать тебе верить?
– Я тоже могу вас обмануть, но мне это не нравится, и я постараюсь этого не делать.
– Ну что ж, спасибо. – Озеров торопился, но он как никогда нуждался в обратной связи, и ему стало интересно, чего от него хочет мальчик.
– Ребенок видит ложь ребенка. Вам нужен кто-то, кто распознает правду.
– И этот кто-то…
– Я.
– Странно слышать это от ребенка.
Мальчик пожал плечами – мол, ничего странного.
– Многие учителя грозят нам родителями. Но большинство учеников не боится своих родителей. Некоторые даже командуют ими.
– Спасибо. Я это учту. Тем более мне сегодня как раз предстоит общение с вашими предками.
Элеонора Павловна взбежала на этаж, тяжело дыша.
– Уф, Кирилл Петрович, спасибо, что дождались меня с ключами. Опять поменяли кабинет. Ну объясните мне, почему я должна бегать, как сайгак по горным хребтам?
– Сайгак обитает в степи, – решил вставить Илья Кротов. Этот интересный факт он узнал от Монгола.
Элеонора Павловна посмотрела на мальчика, как на говорящую букашку, и прогремела:
– Марш на урок! Пока я не превратила тебя в сайгака.
На перемене Озеров позвонил родителям.
Мать Урбанского сказала, что ее сына дело особенно не касается и она сильно занята дома.
Отец Тугина потребовал письменного отчета – с самого начала разговора он только отдавал приказы.
Вечером он приехал с женой. Из всех вызванных родителей они были единственными, кто проявил интерес к происшедшему и явился в школу. Отец мальчика вошел в класс с таким кислым и недовольным лицом, что Озеров решил, будто у него случилась какая-то тайная трагедия. Однако позднее оказалось, что такое выражение свойственно обоим супругам, причем на лицах они его носят постоянно. Родители Тугина предъявляли претензии: почему конфликт между детьми не был замечен раньше, – и спрашивали, как будет наказан Илья, который ударил первым.
Кирилл хотел было рассказать, что он еще не работал в школе, когда все это случилось, но был вынужден отмалчиваться, так как ему не давали вставить слово.
Мать Афанасьева охала и ахала, сказала, что ей нужно задержаться на работе, но с ним она поговорит «как следует». Отец промычал в трубку, что он на совещании, и больше не перезвонил.
Мать Ильи Кротова предложила все обсудить по телефону: она уже обо всем поговорила с сыном, что его давно обижают, что он все сносит, а в этот раз не выдержал. Обычно он почти ничего ей не говорит о проблемах, потому что жалеет ее.
– Вы можете написать директору и выяснить, кто прав, кто виноват. Поговорить с родителями, – предложил Озеров.
Она помолчала в трубку, вздохнула и сказала:
– Это обязательно? Мальчишки ведь дерутся иногда…
«И мне так казалось…» – Кирилл понял вдруг: она смотрит на школу снаружи, и ей кажется, будто она знает, что творится внутри. До сегодняшнего дня он тоже жил снаружи. Теперь же – только приоткрыл завесу и вошел внутрь этого театра. И сразу почувствовал, что
«Это только начало. Все повторится», – с тревогой подумал он.
Уже по пути домой он вспомнил, что забыл познакомиться с классом, который ему поручили, и так и не разобрал случай с потопом.
Когда мать Кирилла поднялась в его комнату, чтобы спросить, как прошел рабочий день, Озеров спал мертвым сном.
Аладдин
Пробуждение Андрея Штыгина было тягостным и мучительным. Только с третьего раза, когда мать вошла в комнату и накричала на него, он попытался поднять веки. Голова весила целую тонну. Когда Андрей закрывал глаза, ему казалось, что под черепом дерутся петухи и перья так и летят во все стороны. Тело словно прилипло к простыне – он с трудом оторвал руку от матраса и посмотрел на мать как на чужую.
Андрей вспомнил недобрым словом своего приятеля Васю Зайцева, который позвал его на какую-то выдуманную встречу, где, как он утверждал, будут его знакомые девушки. Вася перепутал адрес, и они долго топтались возле стальной двери, исписанной граффити, в каком-то заброшенном дворе.
Впрочем, сразу было понятно, что ничего хорошего из этого не выйдет. Вася с его вечной глупой улыбочкой и васильковыми глазами, как у пятилетней девочки, не мог знать никаких симпатичных девчонок. К этому не располагали ни его низкий рост, ни вид шестиклассника, который не помешал ему перейти в старшую школу, – в девятом он выглядел так же, как на фотографиях трехлетней давности.
Весь вчерашний день шел дождь, и Андрей таскал на спине тяжелую гитару, которую опять же взял по просьбе Зайцева. Одежда и волосы вымокли, но грипп был бы сейчас кстати, очень кстати. Вася вытащил из-за пазухи пластиковую бутылку с бурой жидкостью и сказал, что это редкий бурбон, что он достал его с большим трудом и они должны угостить девушек… Вчера, когда они в чьем-то душном подъезде попробовали эту гадость, контрольная по математике казалась миражом, выдумкой.
Теперь же, утром, предстоящий урок стал для Андрея вполне осязаемым, будто он уже сидел за партой. Тревожное чувство, что он не подготовлен, не понимает темы, изначально обречен на провал, чувство бесконечной беспомощности, осознания своей ограниченности жгло его и разрывало изнутри. Но еще мучительнее было то, что он понимал: обладая логическим мышлением, в любой ситуации легко устанавливая причинно-следственные связи, решить новый пример из алгебры, для многих кажущийся элементарным, не может.
Вчера он впервые в жизни узнал, что такое хмельная голова, и Зайцев, кажется, тоже. Они пили по глотку и по очереди крутились вокруг своей оси, и тогда мир словно замедлялся, проблемы забывались. Но это первое ощущение он будет помнить еще долго – вместе с эйфорией пришел страх. Чужой человек, не Андрей, пел вчера с другом похабные песни и хохотал до истерики в вагоне метро. Не он управлял своим телом. Хорошо, что дома, когда он вернулся, еще никого не было.
Аладдин с трудом перевернулся на спину – в ушах зашумело. Однако состояние здоровья не беспокоило его так, как предстоящая контрольная.