Четыре оклика судьбы
Шрифт:
Брату полтора года. Он только что научился ходить, и эта радость вертикального стояния вырывалась из него постоянными упражнениями в беге от крыльца и до бесконечности. Бесконечность прекращалась там, где его ловили и возвращали назад. Однажды Нине поручили присмотреть за братом. Она заигралась и не уследила, когда он вырвался за ворота на улицу. Припустив со всех ног, Виталик получил перед сестрой преимущество, фору. Нина бросилась вдогонку, сознавая своим детским умом, что этот кросс может кончиться плохо для них обоих. Впереди перекресток. Маленький брат не знает, что такое опасность уличного движения и может попасть под колеса повозки или автобуса. Она сама год назад, перебегая на противоположную сторону улицы, попала под колеса велосипеда, прикинув, что успеет, но не успела. Велосипедист налетел на нее, она ударилась лицом о мостовую, сильно разбив
Нина догнала Виталика за несколько метров до этого злополучного перекрестка и отшлепала со всей злостью, на которую была способна. Он горько заплакал от обиды, а Нина, осознав, что опасность миновала, заплакала от жалости к брату.
Проблемы с няньками затянулись. Дети были представлены сами себе.
Отец отпросился на работе и поехал на родину, за своей матерью. В Красноярский край. Надо было на кого-то двух детей оставлять. Привез бабушку Анисью. Маленькую, сухонькую, ласковую. Нина помнит, как в стакан с теплым молоком она всегда подмешивала им с братом ложку сахарного песку, чтобы ум развивался. Анисья укладывала спать, погладив детей по головке, подоткнув одеяльце, чтобы не дуло, шепча какие-то тихие, ласковые слова. И они мирно засыпали. Вскоре и бабушка Ирина вернулась. Там у дочери тоже второй ребенок наметился. Так лучше уж дома, чем в гостях! Да и характер у другого зятя был суровее, чем у Вихрова.
В старом доме, со двора на крылечко перед дверью в общий коридор вели две низенькие ступеньки. Отец запечатлел бабушек на этом крылечке. Ирина сидит ближе к фотографу, Анисья – позади нее. В камеру не смотрят, стесняются. В позах отчуждение. Да и в доме разгорались скандалы. Бабки не очень друг с другом ладили. Война за влияние шла! Потом бабушка Анисья засобиралась обратно, домой. Обиделась. Чего двум старухам на одной кухне толкаться? Нина не хотела, чтоб Анисья уезжала.
В это длинное путешествие в Сибирь и Нину с собой взяли. Мало, что помнила она из этой дороги. Вот только станцию Новосибирск запомнила. Отец с матерью оставили их с бабушкой сторожить вещи, а сами ушли компостировать билеты. Долго их не было. Нине уже и спать захотелось. Вернулись, растормошили ее, сказали, что сегодня у Нины день рождения – шесть лет исполнилось, и подарили куклу.
Осенью ее отдали в детский сад. Там, в зале, где дети маршировали каждое утро, Нина впервые увидела рояль. Звуки марша, звучавшие на гимнастике, казались ей самыми лучшими и прекрасными звуками на свете. «Взвейтесь кострами синие ночи» – какое счастье! «Широка, страна моя родная» – какая сила! Ухо ребенка улавливало удивительную связь ритма и биения внутреннего пульса. Пульса сердца, который заставлял ее замирать и вслушиваться в мелодические особенности маршей и полек. Мария Ивановна, удивилась однажды, услышав слова дочки:
– Ма-а, не забирай меня завтра из садика. Я хочу остаться там… на всю ночь.
– Это еще зачем? – строго спросила мать.
– Понимаешь, в зале есть ро-яль, – девочка выговорила это слово уважительно, по слогам, – все вечером уйдут, а я открою крышку рояля, и буду играть, играть…
– Будешь, дочка, будешь! – пообещала Мария Ивановна, решив, что девочка подрастет и ее обязательно нужно учить музыке, как в прежние времена учили дворянских детей.
Нина росла и задумывалась о разных разностях. Она своим детским умом представляла, что люди были всегда. И всегда жили в Советском Союзе. Конечно, знала, что есть еще немцы, с которыми воевал отец, но ведь их победили! Значит, их уже нет, а есть только советские люди. Какое счастье, что она родилась в Советском Союзе, ей повезло, а как не повезло американцам! Они где-то там, за океанами живут, несчастные, и у них безработица и негры.
Жизнь текла. К соседке напротив – Евгении, глухой на одно ухо, на зимние каникулы из Ленинграда приехал старший сын. Брат Евгении, удачливый музыкант, гитарный мастер, взял его на воспитание к себе. Мальчик был красив, хорошо одет, свысока относился к провинциалам, матери откровенно стыдился. Скучно ему было в этом забытом богом городке. Нина вышла из дома на прогулку и попала в поле зрения красивого подростка. Он о чем-то пошептался с младшим братом Юркой и обратился к Нине:
– Девочка, тебя как зовут?
– Антонина, – важно ответила она.
– А меня
Нина мгновенно расположилась к этому приятному мальчику.
– А ты знаешь, – продолжил Борис, – что зимой все железяки очень вкусные?
– Не-ет, – недоверчиво протянула Нина.
– Не веришь?
– Не-ет.
– А ты попробуй, как я.
Он нагнулся к железному засову, опоясывающему ворота, и сделал вид, что лижет его. Обернулся к девочке – во! Вкусно!
На улице был двадцатиградусный мороз. Нина не хотела выглядеть невежливой или трусихой и решила повторить опыт. Она опустилась на колени перед самой нижней железной перекладиной и припала к ней. Да так и осталась, накрепко прилипнув. Попытки оторвать приклеившийся язык, не увенчались успехом.
Девочка испугалась. А ну, как навсегда останется она приклеенной к этим воротам? Борис уедет в свой Ленинград, Юрка вырастет и женится, мама состарится, а она так и будет сидеть прилипшая к железяке? Заплакала. Юрка и Борис тут же сбежали. Выскочившая на Нинин рев соседка рванула девочку что есть силы, оставив на перекладине половину ее языка. Нина плакала, сглатывая кровь, а бабушка, узнав про ее подвиг, пригрозила мальчишкам оторвать уши. Отец, вернувшись с первой смены, потащил Нину к врачу. Врач-отоларинголог заверила испуганного папашу, что на качество произношения, несчастье, случившееся с девочкой, не повлияет.
Тридцать первого августа Мария Ивановна взяла дочь за руку и отвела в музыкальную школу. Нину приняли без всякого конкурса. Проверили слух, вроде что-то поет и ладно. Стучит ритмично, повторяет хорошо. В школе был недобор, поскольку обучение искусству игры на фортепиано – платное. Не каждый родитель мог найти эти деньги. Так началась судьба.
Однако скоро (при близком знакомстве с музыкальной наукой) Нина растеряла всю свою любовь к звукам. У нее никак не складывались отношения с тремя первыми учительницами. Первый год обучения прошел впустую, потому что педагог Галина Евгеньевна родила дочку. Дочь не давала ей спать по ночам. И досыпала учительница на Нинином уроке. Когда в конце четвертой четверти ученице нечего было предъявить экзаменационной комиссии, дело решили поправить и перевели девочку к Эльзе Германовне. Это была светловолосая молодая немка, родителей которой во время войны услали подальше от фронта, на Урал. Она снова, как в первом классе, объяснила Нине про диезы и бемоли, про то, как считать вслух целые, половинные и четвертные ноты. Нина, кое-как усвоив за год, где пишутся ноты скрипичного и басового ключей, честно считала в пьесках четвертные ноты: раз и, два и, три и, четыре и. Урок Нины был самым последним и заканчивался в восемь часов вечера. К Эльзе Германовне за полчаса до его окончания приходил жених, и учительница ворковала с ним, позабыв про Нину.
Третий год обучения начался для Нины трудно. В общеобразовательной школе была вторая смена, и новая учительница музыки, которой передали Нину (Эльза вышла замуж и уехала), назначила ей время урока на восемь часов утра. Давясь слезами, отвращением к урокам и обидой, Нина дважды в неделю стояла на крыльце «музыкалки», каждый раз с непреходящей тоской в сердце выглядывая учительницу, тайно надеясь, что та нечаянно умерла. На дверях школы висел замок, Нина шмыгала отсыревшим от холода носом, пока запоздавшая «мучительница» не отпирала школу. Новая – спуску Нине не давала. Сообразив, что девочку два года ничему не учили, она принялась исправлять пробелы образования. Методы были жестокими. Если ученица ошибалась, на ее пальцы тут же обрушивался удар линейкой. Терпела. Родителям никогда не жаловалась. Ей это просто в голову не приходило. В конце года она блестяще сыграла «Нянину сказку» из Детского альбома Чайковского. Радости матери не было конца. Летом в доме появилось пианино. Мать договорилась с председателем какого-то колхоза, куда она приехала с аудиторской проверкой, что музыкальный инструмент, на который претендентов, почему-то, не нашлось, из деревенского магазина переедет в ее городскую квартиру. Наверно, председателю пришлось за работу Марии Ивановне выписывать трудодни. И оформить пианино, как премию лучшей телятнице. А как бы иначе? Это был гран-при от родителей, влезших в долги, чтобы дочь успешно занималась музыкой. Но душа Нины была полна протеста. Она поняла, что музыке лучше не учиться, музыку нужно просто любить. Однако дело спасла четвертая учительница – Людмила Григорьевна. Она вернула Нине утраченную веру в правильность выбранной дороги.