Четыре пера

Мейсон Альфред

— Значит, это не конец, и впереди еще несчастья — смерть или... — альтернативу он не смог заставить себя произнести вслух. Но доктор, однако, его успокоил.

— Нет, этого не последует.

Колдер вернулся в столовую и попросил бренди с содовой. Удар, постигший Дюрранса, чрезвычайно взволновал его, и он, положив письмо на стол, размышлял об отказе, содержавшемся в нем, и едва сдерживался, чтобы не разорвать конверт пополам. Он знал, что письмо нужно отправить, его уничтожение станет не более чем отсрочкой, но никак не мог решиться. С каждой минутой он все яснее понимал,

что значит для Дюрранса слепота. Для человека не слишком умного — он первый всегда признавал это — и заядлого путешественника, насколько зрение больше значило для него, чем для любого другого! Поймет ли девушка это столь же ясно?

В то утро на веранде в Вади-Хальфе было очень тихо. Солнце жгло пустыню и поверхность реки, и даже ветер не шевелил листву. Колдер потягивал бренди, и этот вопрос все больше его тревожил. Поймет ли та девушка в далекой Ирландии? Услышав голос полковника Доусона, он поднялся, взял письмо и отправился на почту. Письмо было отослано, но где-то в Средиземноморье оно встретилось с письмом Этни, которое Дюрранс получил двумя неделями позже в Каире. Колдер, сопровождавший друга, прочел его вслух.

Этни писала, что за эти месяцы она много думала о том, что он сказал в Гленалле и Лондоне. Читая его письма, она поняла, что его отношение к ней не изменилось и не изменится, и потому она больше не считает, что может повредить ему, и выйдет за него замуж по его возвращению в Англию.

— Вот неудача, — сказал Дюрранс, когда Колдер закончил чтение. — Единственное, чего я всегда хотел, и когда это наконец свершилось, я не могу это принять.

— Полагаю, вам будет крайне сложно отказаться, — заметил Колдер. — Я не знаком с мисс Юстас, но рискну предположить, исходя из ее писем, она не из тех женщин, что однажды говорит «да» и берет свои слова назад, когда наступают трудные времена. Поскольку она любит вас, а вы любите ее, мне кажется, вы оскорбляете её, воображая, будто она не может выйти за вас и быть счастливой.

Дюрранс обдумал эту сторону проблемы. Может, Колдер и прав. Брак со слепцом! Если с обеих сторон есть любовь, наверное, он возможен, а письмо Этни подтвердило — разве нет? — что любовь есть. Кроме того, некоторые мелочи могли бы сделать её жертву не такой тяжелой. Она могла остаться жить на своей земле, вернуться в собственный дом. Леннон-хаус можно восстановить, и освободить поместье от долгов.

— Кроме того, — сказал Колдер, — всегда есть вероятность излечения.

— Ее нет, — с решительностью, поразившей его товарища, ответил Дюрранс. — Вы знаете это не хуже меня. Не надо виновато вздрагивать, — со смешком добавил он. — Я не подслушал ваши разговоры обо мне.

— Тогда с чего вы взяли, что нет шансов?

— По голосу врачей, что призывали меня надеяться. Словами они убеждали меня пойти к специалистам в Европе и не унывать, но голоса выдавали ложь. Когда не видишь, приходится слушать.

Колдер задумчиво смотрел на него. Не в первый раз Дюрранс поражал своих друзей необычной проницательностью. Колдер с беспокойством посмотрел на письмо, которое держал в руке.

— Когда было написано письмо? — внезапно спросил Дюрранс и тут же задал еще один вопрос: —

Из-за чего вы дергаетесь?

Колдер засмеялся и поспешно объяснил.

— Ну, я как раз посмотрел на письмо, и ваш вопрос оказался столь кстати, что сложно поверить, будто вы не видели моих действий. Оно написано пятнадцатого мая.

— А, — сказал Дюрранс, — в тот день, когда я вернулся в Вади-Хальфу слепым.

Колдер неподвижно сидел в кресле, с тревогой и даже с каким-то испугом глядя на друга. Даже в его позе сквозило напряжение.

— Странное совпадение, — беспечно рассмеялся Дюрранс, и Колдер почувствовал, что тот внимательно прислушивается к его движениям — не последует ли вздох облегчения или смена позы на более расслабленную. Но Колдер не пошевелился и не вздохнул.

Глава тринадцатая

Дюрранс прозревает

Этни стояла у окна гостиной дома на Хилл-стрит, миссис Адер сидела перед чайным столиком. Обе ждали и прислушивались, не раздастся ли на улице некий звук. Окно было открыто, чтобы они могли услышать его как можно раньше. Была половина шестого вечера. Снова наступил солнечный июнь, и Лондон превратился в зеленый приятный город. Цветы оживляли окна в домах напротив, экипажи легко катили по направлению к парку. Внезапно раздался звон колокольчика. Миссис Адер резко подняла голову.

— Это кэб, — сказала она.

— Да.

Этни выглянула из окна.

— Но он не останавливается, — и звон колокольчика постепенно затих вдали.

Миссис Адер посмотрела на часы.

— Полковник Дюрранс опаздывает, — сказала она и с любопытством посмотрела на Этни. Ей показалось, что Этни сказала свое «да» не столько с нетерпением, сколько с тревогой, и поза ее скорее говорила об опасении, чем предвкушении. И хотя миссис Адер не была до конца уверена, ей почудилось на лице Этни облегчение, когда кэб проехал мимо.

— А почему вы не поехали встречать полковника на вокзал? — медленно спросила она.

Ответ был дан тут же.

— Он мог бы подумать, что я считаю его беспомощным, а мне бы этого не хотелось. С ним путешествует слуга.

Этни снова посмотрела в окно, и пару раз будто хотела заговорить, но сдерживалась. Наконец она решилась.

— Вы помните телеграмму, которую я вам показывала?

— От лейтенанта Колдера, где говорилось, что полковник Дюрранс ослеп?

— Да. Я прошу вас пообещать никогда не упоминать ее. Я не хочу, чтобы он знал, что я ее получала.

Миссис Адер была озадачена, а она этого не любила. Ей показали телеграмму, но не сказали, что сразу после ее получения Этни написала Дюррансу о своем согласии. Этни просто сказала ей: «Мы с ним помолвлены», и миссис Адер сочла, что помолвка длится уже некоторое время.

— Вы обещаете? — настаивала Этни.

— Конечно, дорогая, если вы так хотите, — ответила миссис Адер, неодобрительно пожав плечами. — Но полагаю, есть какая-то причина. Я не понимаю, зачем вам это обещание.

— Из-за меня не должны быть испорчены две жизни.