Чиновник для особых поручений
Шрифт:
— Товарищи! Мы, большевики, — люди особого склада. Мы скроены из особого материала. Мы — те, которые составляем армию великого пролетарского стратега, армию товарища Ленина. Нет ничего выше, как честь принадлежать к этой армии.
Сталин замолчал и окинул взглядом стоящих над гробом товарищей. Лица у всех были скорбными, но в глазах каждого едва заметно теплилось своё. У Каменева — взгляд обманутого ребёнка. Как же так, всё так хорошо начиналось, и вдруг?
— Нет ничего выше, — глуховато продолжал Сосо. — чем звание члена партии, основателем и руководителем которой является товарищ Ленин. Не всякому
Не переставая говорить, он мысленно просчитывал — от кого и что можно ожидать? Муранов спокоен, он всё понимает. Этот мешать не будет. Свердлов смотрит насторожённо — непрост, очень непрост, но, в принципе, предсказуем. Пятаков? Вот, Георгий в этой толпе, пожалуй, самый ненадёжный. Хоть и ругал его Ленин за склонность всё администрировать, но он честолюбив. Причём, самое плохое, что скрыто честолюбив. От этого стоит ждать сюрпризов.
— Уходя от нас, товарищ Ленин завещал нам держать высоко и хранить в чистоте великое звание члена партии большевиков. Клянёмся тебе, товарищ Ленин, что мы с честью выполним эту твою заповедь!
Сталин замолчал и взмахнул рукой. Подхваченный руками гроб качнулся и медленно поплыл к распахнутому зеву выкопанной могилы. Крупская, прижав судорожно сжатый платочек к глазам, молча шагнула следом. Поцелуй в холодный лоб и, нарушая тишину, звонко застучали молотки, забивая крышку. Наскоро собранный оркестр нестройно заиграл «Интернационал». И заглушая его, почётный караул загрохотал салютом из винтовок.
Гроб с телом учителя стал медленно опускаться в могилу. Сосо первым шагнул вперед, зачерпнул ладонью горсть влажной земли и, силясь проглотить застрявший в горле комок, бросил на крышку гроба. Он любил Ильича, преклонялся перед его светлым, холодным умом. Вторым бросил землю Георгий Пятаков, остро блеснули в свете пасмурного весеннего дня стекла очков.
Эмоции еще бушевали в груди, но, независимо от этого, сразу включился по-змеиному холодный разум Сталина. Именно это сочетание свободного от эмоций аналитического ума с чутьем, которому позавидовал бы дикий зверь, и сделало его великим политиком, перед которым, истово его ненавидя, преклонялись даже такие политические величины, как Черчилль и Рузвельт.
Первым ощущением после пробуждения было то, что он лежит в лодке мягко качавшейся на волне. Пахло мятой, ромашкой и знакомым с детства запах аниса. Он отчётливо вспомнил, как бабушка поила его «каплями Датского короля» и, улыбаясь, рассказывала об отважном королевиче, прекрасной принцессе и волшебном эликсире любви.
Качка утихла и Стас разлепил ресницы. Перед глазам плыл зыбкий туман и возникшее в нём расплывчатое пятно никак не желало фокусироваться.
— По-моему, он очнулся, — как сквозь толстый слой ваты, донёсся чей-то знакомый голос.
Стас напряг глаза — пятно посопротивлялось для приличия и стало Всеволодом Исаевым.
— Нет, ты посмотри, — воскликнул он, пристально вглядываясь в Стаса. — Точно, очнулся! Чёрт возьми! Наташа!
— Не ори, — хотел сказать опер, каждый звук отдавался в голове, как в пустой часовне, но из горла вырвался какой-то непонятный звук — то ли сип, то ли хрип. Он закашлялся, содрогаясь всем телом.
— Попей, — мягкая тёплая рука легла на
«Наташа», — всплыло в памяти.
— Ну, и напугал же ты нас, брат! — возбуждённо говорил Исаев. — Я уж, грешным делом, подумал, всё! Не отмахаешься от безносой!
В губы ткнулся холодный носик детской кружечки, кисловатая жидкость приятно смочила шершавый язык, освежила рот, потекла по пищеводу.
— Что? — хрипло прошептал он.
— Молчи, тебе нельзя, — Всеволод подмигнул, опасливо оглянувшись на отошедшую Наташу, спросил шёпотом. — Ты хоть что-нибудь помнишь?
Сизов напряг память. Всплыло озабоченное лицо Сталина в белом докторском халате. Держа Стаса за запястье, он смотрел на часы, серьёзно покачивая головой. Нет, это, похоже, всё-таки бред. Как и разъярённое лицо Столыпина и какие-то непонятные вопли.
— Нет, — произнёс опер едва слышно. — Ничего не помню. А что со мной случилось?
— У тебя.
— Хватит, Всеволод! — неслышно возникнув рядом, строгим голосом остановила его Наташа. — Ты не видишь, что ли? Он же чуть живой.
— Неправда. — хотел возразить Стас, но мягкая лапа сна легла на веки, и он снова отключился.
Наташа, ни говоря ни слова, сделала страшные глаза и энергично махнула рукой, недвусмысленно приказывая Исаеву убираться. Тот с виноватым лицом поднялся и тихо пошёл к выходу.
— Что? — спросил его сидевший в гостиной Столыпин. — Что?!
— Жив, — быстро сказал Всеволод, поняв, какую подоплеку имеет вопрос. — Очнулся.
— Слава Богу! — размашисто перекрестился Пётр Аркадьевич. — Вы когда этих мордоворотов отсюда уберёте?
Жандарм подошёл к окну. Один из караульных лениво прогуливался по улице, второго не было видно, может, зашёл в подъезд. Караул был скрытым. Никому из прохожих и в голову бы не пришло — чем здесь заняты эти люди. И только, понаблюдав за ними какое-то время, можно было понять, что они не просто проходят мимо, а держат под наблюдением именно этот подъезд.
Исаев повернулся к Столыпину.
— Вы же понимаете, что это крайняя мера. Стоит убрать охрану — вас всех убьют мгновенно. Внешне это будет выглядеть, как покушение на вешателя Столыпина, а на самом деле вы — только прикрытие. Цель — Станислав. Чудо, что он, вообще, уцелел.
Глава 17. Этюд в чёрно-зелёных тонах
Задумчиво посасывая уже прогоревшую трубку, Сталин размышлял. Только что закончился тяжёлый разговор с товарищами. Как он и ожидал, Пятакова хватило ненадолго. На первом же заседании бюро он, воинственно поблескивая стеклами очков, обрушился на Сосо с градом обвинений.
— Ты уводишь в сторону генеральную линию партии, товарищ Сталин! Мы, что, для того столько боролись, столько вынесли, чтобы идти на соглашательство с нашими врагами?!
Любят эти болтуны риторические вопросы, хлебом их не корми. А Каменев с Зиновьевым сидели и молча смотрели — чья возьмёт. Один только Муранов высказался определённо.
— Нельзя бросаться такими обвинениями, товарищ Пятаков, — негромко сказал он. — Коба побольше твоего по тюрьмам и ссылкам помотался. И мы его намного лучше, чем тебя, знаем. Не понимаешь чего-то, спроси прямо. А ярлыки на товарищей навешивать — последнее дело.