Чистая сила
Шрифт:
— В этом я не сомневаюсь, — вставил я и быстро продолжил, чтобы она не успела меня перебить: — Ну, а сейчас, зачем сейчас он вас вызвал? И что должно «решаться днями»? А?
— Сейчас? — повторила она задумчиво и как бы отстранение и, помолчав и словно решившись на что-то, медленно, но четко выговорила: — Сейчас уже ничего не будет.
Она подалась в мою сторону и, слегка прищурив глаза, так, как если бы рассматривала что-то на моем лице, прошептала:
— А вам все это зачем? Для вас какая во всем этом выгода? Я вам рассказала. А только я все ждала,
— Марта! — выговорил я как можно осторожнее.
— Нет, — она покачала головой, — я вам еще что-нибудь расскажу. Что-нибудь поинтимнее, чтобы вам еще интереснее было… меня жалеть. Вы ведь пришли меня жалеть? Вот я вам и помогу. Я вам еще расскажу. Я вам все расскажу — мне ничего не стыдно.
— Марта!
— Почему же, — она не слушала меня, — почему же и не рассказать хорошему человеку. А вот я вам скажу, как я его любила, как мне жизни не было, когда он уезжал надолго. А ведь он уезжал. Да, он там своей жизнью жил, у него там женщины были. А я ждала: я его проклинала и плакала, плакала и проклинала. Я себе говорила, что на порог его не пущу. А он приезжал — и пускала. И дочь к свекрови уводила, чтобы ему было удобно. Вы это хотите знать? Или это не факты? Да знаете ли вы… Что вы меня спрашиваете, для чего он меня вызвал и почему я побежала? Да знаете ли вы, что я от всего бы отказалась, от дочки, может быть, отказалась бы, я бы… Да какая мне разница, что он здесь задумал! Пусть он хоть ограбление задумал, пусть хоть что — мне-то какая разница?
— Перестаньте, Марта! Что вы такое говорите?! — я положил ладонь на ее руку и крепко сжал; она не вырвала руки, она только закрыла глаза и повела головой из стороны в сторону.
— Пустите, — сказала она тихо.
Я встал. Она сидела, сложив руки на коленях и отвернувшись к стене. Уже у выхода из комнаты она окликнула меня:
— Постойте, — голос ее звучал глухо, и головы она не повернула. — Я не знаю, зачем вы приходили…
— Я за вами пришел.
— Я не то хотела сказать. Я хотела сказать, чтобы вы были осторожны. Он, вы понимаете, если на что поставит, то не отступится, и… его ничего не остановит. Я не знаю, что вы хотите. Это ваше дело. Делайте как хотите. Я только хотела сказать, чтобы вы знали. Вот. А он на это дело поставил все.
— Спасибо, — сказал я и хотел уже было уйти, но… Если бы она меня не остановила, если бы осталась так сидеть. Но теперь — я не мог не сказать ей, хотя и знал, что говорить не следует.
— Знаете, Марта, я теперь уверен, что этот человек, что он… что ваш отец здесь.
Она медленно повернулась ко мне:
— Я это тоже знаю. Но только это не так, это не он. Петр меня обманывал. Это не он. Это не может…
— Я сейчас уйду, Марта. Но я приду… и тогда… Только вы не уезжайте. Я не смею вас задерживать, но я прошу вас. Не уезжайте хотя бы еще несколько дней. Это нужно — прошу вас. Да? Ладно?
Она пожала плечами:
— Ладно. Я
— Я еще приду, — сказал я, кажется, слишком горячо.
Она опять пожала плечами.
Когда я взялся рукой за калитку, за моей спиной хлопнула входная дверь. Я обернулся. Было уже совсем темно, и свет фонаря на улице до дома не доставал. Скрипнули ступени крыльца, и под скорыми шагами зашуршал гравий.
— Марта! — окликнул я в темноту.
— Это я, — выйдя в полоску света, сказала Ирина Аркадьевна; на ней уже не было халата с птицей, а черная длинная юбка и блузка светлого цвета; на плечи был накинут мужской пиджак, очень широкий.
— Я хотела тебе сказать, — проговорила она, вытягивая вниз полы пиджака, — чтобы ты не думал… и приходил. Ты не думай… Я, знаешь ли, слышала, хотя только конец, когда ты уходил. Ты приходи. А я Марту не отпущу… такой. Ты на нее не обижайся, она… ей трудно. Ты придешь?
— Приду, — не глядя на нее, сказал я. — Вы меня простите.
— Да-да, — проговорила она быстро и оглянулась в темноту, — конечно, хорошо. Ну, я пошла.
Я постоял у калитки, дождался звука закрываемой двери, увидел, как на веранде включился и погас свет. Больше ждать было нечего: никто не выйдет и никто не станет меня догонять. Но пока я шел до поворота улицы, я несколько раз обернулся: за зеленью освещенные окна были уже не видны, все сливалось с темнотой — и дом, и зелень, и небо.
Впрочем, встречи этого дня не закончились. На перекрестке, у противоположной стороны улицы, я заметил человека. Как только я приостановился, он вышел на освещенное пространство — это был Думчев.
— Гуляете? — прокричал он и то ли слабо помахал рукой, то ли только прикоснулся в приветственном жесте к полям неизменной своей шляпы, которая в этот раз не была, как обычно, надвинута на самый лоб, а едва держалась на затылке.
— Гуляете? — повторил он подходя и с видимой развязностью.
— А вы уже и тут, — сказал я довольно резко и хотел идти, но он выставил руку и повел ею сверху вниз, изображая шлагбаум (в таком игровом настроении я совсем не ожидал его увидеть; мне даже показалось, что он слегка пьян).
— Что вы хотите? — проговорил я как можно строже и отодвинул его руку.
— Ни-че-го, — сказал он и пальцем сзади поддел шляпу, она сдвинулась на лоб. — Пострадать приходили? Ну-ну, пострадайте, в молодые годы это очень, очень приятно.
— А вы что — с л е д и т е? Не надоело?
— Совсем нет, — он развел руки в стороны. — Совсем нет. А кроме того — такая уж у меня должность.
— Какая должность?
— А такая — душевная. Людям помогаю, вот. Да и свой интерес. И для здоровья, опять-таки — все на воздухе.
— Что же у вас за интерес такой? (Не знаю, почему я не уходил.)
— Интерес маленький, — он повертел мизинцем у моего лица, — вот такой. А душевной награды много. Люди, они, они всю цепь событий охватить не могут, а я слежу, как вы выразились, и подталкиваю в нужный момент, чтобы люди намеченный план не нарушали.