Чистое золото
Шрифт:
Около дома Заварухиных простились с Павлом. Тоня — сдержанно, Николай Сергеевич — весело, с широким взмахом руки, с приглашением: «Заходи, коли на Таежном будешь».
А не успели на несколько шагов отойти, как отец заговорил с усмешкой:
— Да-а! Трудный характер у парня! Товарищи о нем душой болеют, а он на дыбы. Гордость, что ли, одолела?.. А чем уж так гордиться? Что воевал честно? Обязан был. Свою землю защищал, не чужую. Что до фронта толковым секретарем был? Иначе ему и не положено — комсомолец.
Тоня в упор глянула на старика:
— А
— Да, дошло до меня кое-что из вашего разговора, — уклончиво ответил Николай Сергеевич.
— Ты не горячись, папа. Он не гордец. Это не от гордости… Неправильно понимает…
— Что тут понимать, скажи на милость? Нет, это порода заварухинская, крутая. А ты, дочка, выкинь все это из головы! Я понимаю: обидно. Ты всей душой, а он… Что же делать? Все равно скоро уедешь, забудется все это, пойдет новая жизнь. Верно, Антонина Николаевна?
Тоня промолчала, хотя велик был соблазн пожаловаться на черствость друга. А Николай Сергеевич, выждав немного и с удивлением видя, что дочь не поддается ни обиде, ни негодованию, снова начал рассказывать о драге. И чем дольше Тоня слушала, тем явственнее улавливала в его речах довольство.
«Да ведь он рад! — поняла она. — Рад, что у нас нелады. Он уверен, что я больше в Белый Лог не пойду. Нет, папа, на собственный глупый произвол не оставим Павла — ни ребята, ни я!»
Изумился бы Николай Сергеевич, подслушав мысли дочери, но он считал себя человеком проницательным и, утвердившись в каком-нибудь мнении, с трудом допускал, что может существовать другой взгляд на вещи и события.
Варвара Степановна встретила мужа и дочь упреками, что щи перепрели. За обедом она внимательно вглядывалась в сухо блестевшие глаза и выставленный вперед подбородок Тони. Николай Сергеевич успокоительно кивнул ей, дескать, все расскажу, дай срок. Ему так не терпелось поговорить с женой, что он не стал ворчать, когда Тоня сказала, что хочет повидаться с подругами и вернется не скоро.
Плотно стягивая на груди материн платок — ее лихорадило, хотя вечер был теплый, — Тоня побрела по улицам поселка. Скрывшись от испытующего взгляда Варвары Степановны и подбадривающих заговорщических глаз отца, она почувствовала себя легче.
Пройдя дом Кагановых, Тоня остановилась на углу, стараясь прийти в равновесие.
«Ну в чем дело, почему я так расстроилась? — сердито спрашивала она себя. — Если бы не Павел, а Андрей сказал, что я пригласила папу, оберегая себя от скуки, я бы, наверно, ответила: «Не говори глупостей!» — и через минуту забыла бы о его словах. Почему же к Павлу я отношусь так не просто? Значит, я по-настоящему люблю его? — растерянно подумала она, и это слово, как неожиданный свет, вспыхнувший в темноте, ослепило ее. — Да, да, да! — со страхом и радостью повторяла Тоня. — Так вот как это бывает!.. Но я ведь всегда знала…»
Тоня вспомнила, как зимой ответила на вопрос Толи Соколова: «Да, я очень любила Павлика». Почему же теперь ей кажется, будто она сама себе открыла какую-то великую тайну?
«Знала,
Ну что же! Теперь будет она жить не одна, а со своей тайной. Нужно только сделать так, чтобы никто-никто, а главное, сам Павел ничего не знал…
Постояв на углу довольно долго в таком странном состоянии, Тоня наконец вздохнула и решительно повернула в улицу, ведущую к рабочим общежитиям. Она миновала барак, в котором вела свои лекции и беседы, и подошла к другому, длинному и низкому строению.
Толкнув дверь, Тоня очутилась в просторном коридоре, где на нее чуть не налетел какой — то парень.
— Не знаешь, Маврин в ночной сегодня? — спросила Тоня.
— Недавно пришел. Третья дверь налево, — ответил парень, откровенно улыбаясь.
Улыбка означала: «Везет Саньке! С какой девушкой подружился!»
В другое время Тоня не преминула бы строго сказать: «Ничего смешного не вижу в том, что я к человеку по делу пришла», но сейчас было не до того.
В чистой комнате с двумя аккуратными постелями сидел Санька, держа в руках гитару. Повидимому, он только что побывал в душевой. Лицо его блестело, волосы были влажны. Обернувшись на стук, он стремительно вскочил и положил гитару на подушку:
— Батюшки! Антонина Николаевна! Какими судьбами? Передать что-либо от Николая Сергеевича?
— Нет, папа мне ничего не поручал.
— А-а! Верно, проверяете чистоту в общежитии? Это ведь вы, говорят, то-есть вашего класса девушки, во всех бараках порядок наводили. Да вы садитесь, пожалуйста! — Санька подал стул. — Можете не беспокоиться: холостая молодежь здесь помещается, а порядок соблюдает. Комендант у нас строгий, следит. Никому неохота в прежних условиях жить. Я как приехал, общежитие не узнал. Живем в полном уюте…
Санька говорил развязно, но был явно огорошен неожиданным посещением.
— На гитаре играете? — неизвестно почему спросила Тоня.
— Да, пятиминутная музыкальная зарядка. В клуб собирался — в шахматы сразиться.
— Слушайте, Саня… Вы у Павла были?
— Был я, был… — присмирев, сказал Маврин. — Печальная картина… — Он помолчал и, не находя другого выражения, повторил:
— Исключительно печальная картина!
— Неудачный разговор у меня сегодня с ним вышел, — продолжала Тоня. — Вы слышали, может быть… мы хотели, чтобы он учился.
— Слышал. Андрюша Мохов рассказывал, какие приспособления придумали.
— Ну вот. А он не хочет.
Тоня рассказала Саньке о споре с Павлом и хоть не обмолвилась о своей собственной обиде и словом, но ей показалось, что Маврин понял, как глубоко она лично задета.
— Да, — сказал он, опустив глаза. — Действительно, неудачно получилось…
И, внезапно прямо взглянув в лицо Тоне, спросил:
— Откровенно выражаясь, Антонина Николаевна, вы почему с этим ко мне пришли?
— Я знаю, вы Павлика любите, — просто ответила Тоня.