Чистое золото
Шрифт:
Они долго молчали. Павел как-то странно притих, словно, затаив дыхание, ждал, что скажет Тоня.
— Развеселись, Павлик, — начала она. — Не надо грустить сегодня. Ну, расскажи мне, что тебя заботит?
Как ей хотелось в эту минуту, чтобы Павел ответил: «Эх, Тоня, учиться мне хочется! Кабы ребята помогли!»
Но Павел, стряхнув с себя напряженное ожидание, заговорил совсем о другом:
— Заботит меня то, что много времени вы все на меня тратите. Я не раз говорил об этом, а вы — свое. Ты не сердись, я ваше
— Почему напрасно?
— Я ведь вас зна-аю, — протянул Павел. — Наверно, собирались, советовались, как помочь, развлечь… Все мне понятно…
Лицо его стало таким грустным, что Тоня подумала: наверно, представил себе собрание, ребят — взволнованных, оживленных… вспомнил, как сам бывало председательствовал…
— А если и так, Павлик? — сказала она твердо, не давая себе расчувствоваться. — Будем говорить начистоту. Ты бы иначе себя вел, если бы не с тобой, а с Андреем Моховым так случилось?
— Так же, наверно, — тихо согласился Павел.
— В том-то и дело! А держишь себя, словно мы чужие…
— Да не чужие, Тоня! Что ты! Свои! Вот, как эта рука моя, свои!
Он так горячо сказал эти слова, что Тоня обрадовалась.
— Вот и хорошо!
— Свои, да! — перебил он. — Но все-таки разговариваю я с вами, как через реку. Издали. Другие вы люди. Не такие, как я.
— Какие же мы другие? — обиделась Тоня.
— Зрячие! — громким топотом ответил Павел.
Тоне стало страшно, и она, путаясь, заговорила:
— Послушай… Я понимаю, тебя от нас отдаляет это. Но все пройдет, уверяю тебя. Только жизнь наладить надо… Работа теперь есть, учиться нужно. Мы хотим, чтобы ты кончил школу.
— Ребята! — с мольбой заговорил Павел, как будто перед ним была не одна Тоня, а все товарищи. — Я прошу вас, душевно прошу… не надо ничего. Не смогу я. Какой труд надо на себя принять, чтобы каждый день ко мне бегать, читать, заниматься… Я знаю, ты на это способна, да и другие тоже… Только вы ведь потом уедете — и все забудется, а я с чужими людьми вовсе не смогу…
— Чужих здесь нет! — отрезала жестко Тоня. — Где это — чужие? На прииске, в школе, в колхозе? Стыдился бы говорить! Ты сам чужим хочешь стать, это верно. А к тебе все попрежнему относятся, как к своему.
— Да-а? — иронически-ласково протянул Павел. — То-то ты с папашей пришла. Раньше, кажется, мы нередко наедине встречались. А нынче побоялась соскучиться, так отца для компании прихватила… Конечно, со мною веселого мало! — Он с сердцем отбросил прочь травинку. — Или опасалась, что я школьные годы вспомню? Как дружили, как друг без друга дышать не могли? Не бойся, вспоминать не стану! Знаю, что ни к чему!
— А я и не ждала от тебя никаких воспоминаний, — стараясь говорить спокойно, ответила Тоня. Сердце ее так сильно билось, что она боялась, как бы Павел не услышал. — Оправдываться, объяснять, почему со мной отец,
Закусив губы и склонив пылающее лицо в траву, она совсем по-детски, чуть слышно прошептала слова, которые с младенчества часто слышала от взрослых:
— Не при царском режиме, кажется, живем, а при советской власти.
Сама Тоня не совсем ясно представляла себе, как люди жили при царском режиме. Она изучала этот период русской истории в школе, читала о нем в книгах, но живого ощущения того времени у нее не было. Однако сейчас, с запинкой выговорив эти слова, она почувствовала, что в них заключено все, что ей хотелось сказать Павлу.
А он услышал ее шопот, и лицо его стало растерянным, губы порывисто шевельнулись, но Тоня ничего не заметила, и Павел смолчал.
На противоположном берегу стало тихо. Мальчики, досыта накричавшись и захолодав от студеной воды, уходили. Медвежонок трусил возле своего вожака, любопытно поглядывая по сторонам. Пышная шуба его потемнела после купанья.
Солнце передвинулось. Тень от березы густой сеткой накрывала теперь Павла, а Тоня оказалась вся на свету, золотившем ее волосы. Оба молчали.
Николай Сергеевич был начисто забыт, и когда над травой показалось его помятое красное лицо, Тоня вздрогнула.
— Вот это поспал! А не пора ли по домам, молодые люди? Мать, поди, с обедом ждет.
Нахмурив брови, Тоня взяла Павла под руку, и они молча зашагали к узкому мостику через Серебрянку.
Николай Сергеевич не замечал натянутого молчания дочери и ее друга. Он недовольно проворчал, что колхоз Белый Лог плохо справляется с сенокосом.
— Травостой хороший, а они только верхушки скашивают… Хитрый народ! За числом гектаров гонятся, а не за качеством работы.
— Что ты говоришь! — искренне изумилась Тоня. — Под корень косят, как надо. Погляди кругом. Одну поляну увидел где-то неладно скошенную, да и расстроился… Всегда ты так!
— Мама тоже говорила, что косят хорошо, — заметил Павел, — и сена много. Вот в прошлом году неважно с кормами было.
Николай Сергеевич помолчал и заговорил о новой драге, что недавно начала работать на прииске Яковлевском.
— До сих пор в области драг было мало. Нынче ожидают, что у нас введут и на Добром… Драга! — мечтательно протянул он. — Ну и махина! Две тысячи тонн весит… Комбайн! Иначе не назовешь. А в чем устройство? Смекаешь?
— Ну как же! Пловучая землечерпалка. Черпаки поднимают со дна реки породу и передают на промывательный аппарат. Правда, что на комбайн похожа: сама добывает, сама промывает, — отвечал Павел как будто с охотой, но голос его показался Тоне усталым.