Чистое золото

Поступальская Мария Ивановна

— Честное слово, Павлик… — начала Тоня.

— Я представляю, что дядя Николай таким решением не мог быть доволен, — перебил он ее. — Да и подруги твои не все одобряют… Вот Нинуша…

— Нина не одобряет, а Кирилл Слобожанин чуть не прыгает от радости. Он думает, что я ему опорой в работе буду, и…

— А-а-а! — протянул Павел, и свет, игравший на его лице, сразу потух. — Рассказывали мне о Слобожанине. С головой, кажется, парень, — сказал он скучным голосом. — Ну что ж, тебе видней… Давай заниматься.

— Ну, давай, — заторопилась Тоня. —

Я «На дне» принесла. Будем читать.

Тоня начала чтение. Павел слушал опустив голову.

Узнав, что она остается на прииске, Заварухин в первую минуту не знал, как скрыть огромную радость, прихлынувшую к сердцу. Потом пришло раздумье. Хорошо ли это для Тони? Зачем она это делает? Неужели из-за него? Нет, нет, быть не может!

Он целый день нервничал и без конца мерил шагами комнату. Это хождение наконец начало раздражать его, но он не мог остановиться.

И вот она пришла… и ничего… Да что он, в самом деле, вообразил! Все это не для него!

«А о Слобожанине как радостно заговорила! — думал Павел. — Неужели он причина? Эх, на полминуты бы увидеть Тонино лицо — все было бы ясно…»

Тут же он обрывал себя:

«Слобожанин или что-нибудь другое — не мое дело…»

Алеша иногда повторял прочитанные Тоней слова, обращаясь к зайцу. Детский голос вывел Павла из тяжелого раздумья. Он с усилием взял себя в руки. Полно гадать! Не имеет он на это права.

«А все-таки она будет здесь!» — шевельнулась у него отрадная мысль.

Когда они прочитали два акта и побеседовали о пьесе, причем говорила преимущественно Тоня, неожиданно пришел Ион. Старик был немного навеселе.

— Из Тургошлака приехал, — объяснил он. — Друг мой, Игнашка, внука женил. Богатая была свадьба. Три дня гуляли. Тебе гостинцев привез.

Он выложил на стол баночку меда, сдобные лепешки, сырчаки [11] .

— У-у! Дед Ион сколько много принес! — обрадовался Алеша.

11

Сырчак — небольшой круглый сырок, прокопченный над огнем.

— Балуешь ты нас, Ион, — тихо сказал Павел.

— Кушай, Паулык, на здоровье. Алеша пусть кушает. Тоня, а ты что сидишь?

Тоня занялась хозяйством, поставила самовар. Павел сидел молча. Ион возился с мальчиком. Когда все сели за стол, Павел осторожно спросил:

— Значит, работать пойдешь, Тоня? Может быть, в школу?

— Нет, у меня, кажется, талантов учительницы нет. На производство тянет. Пойду в шахту.

— Э-э, Тоня, плохо! — с неудовольствием сказал Ион. — Зачем тебе в шахту? Плохо. Нехорошо!

— Почему? — удивилась Тоня.

— Нехорошо! — упрямо твердил старик, дуя на блюдце с горячим чаем. — Мне не нравится.

— Ион вообще нашего производства не любит, — заметил Павел, встряхивая головой, как всегда делал, если мысли его были далеки от предмета разговора. — Помню, одно лето я золото мыл — он здорово на

меня сердился.

— Сердился я, — важно подтвердил Ион. — И на Тоню теперь сердиться буду: зачем на грязное дело идет…

— Тебе не нравится, что в шахте грязно? — улыбнулась Тоня. — Но не всякая же работа в чистоте делается. Нужно кому-то и грязной заниматься.

— Не понимаешь, однако. Я работу всякую уважаю. Грязь отмыть можно, а от этой работы не отмоешься.

— Постой, ты считаешь, что само золото грязное — так, что ли? — спросил Павел.

— Так считаю, — ответил Ион, довольный, что его поняли. — Грязное золото, плохое… Самая нехорошая вещь. Верно говорю?

— Нет, Ион, неверно. Ты к нашему золоту не лепи ту грязь, что на прежнем была.

Но старик не слушал.

— Ты, Паулык, не знаешь, молодой еще… И она, — он кивнул на Тоню, — не знает ничего… Слушай меня. Я, однако, это дело понимаю. Много, много народу к нам в Сибирь за золотом ехало. По трактам кругом — могилы. Дети умирали, старики, мужики здоровые… Мерзли люди, пропадали. Еще никто лопаты в руки не брал, лоток не держал, а уж сколько покойников…

— Это все давно было, Ион.

— Ты слушай меня. Вот остался человек живой, приехал на место, старается в тайге. Намыл золота — идет на прииск, а там вино ему дают, угощают: пьяный будет — глупый станет, скажет, где нашел. Он после вина глаза протирает, а на его участке уже другие люди работают. А то и вынести из тайги золото ему не дадут — скупщики ждут на тропках, обманут человека, голову задурят. Ему хлеб надо, одёжу надо… Не отдаст золота — ничего продавать не будут… Что делать? Отдаст…

А у хозяина на прииске лучше было? Рабочие в казармах живут вместе — женатый, холостой… Ребятишки тут… Грязь у них, пахнет худо… Товар у хозяина в лавке дорогой, гнилой, а брать приходится. Обсчитает хозяин бедного человека, обманет и рад…

Теперь считай: одному повезло — нашел богатое золото, никто не отобрал у него. Что он делает? Однако, дюжину шелковых рубашек покупает и дюжину часов золотых. Три раза в день меняет рубашки, весь часами обвешан, как дурак. А везде кабаки… Где у избы на крыше елочка торчит, значит тут выпить можно. Он и ходит из кабака в кабак. Товарищи, конечно… Пьет, куражится, потом продает рубашки, часы… Опять нет ничего.

Бродяг сколько от золота пошло, воров… Сколько убивали!.. Самая плохая вещь… Ты молодая девочка, честная, — сказал он Тоне с глубоким волнением, — а на такое дело идешь. Шибко плохо!

— Ион, голубчик, ты моего отца знаешь, и Павлика отец твой знакомый был, и дядя Егор Конюшков… Да мало ли еще хороших людей! Что же, они хуже стали оттого, что золото добывают?

— Они? Люди хорошие, а на другой работе еще лучше были бы. Да потом, — он задумался, — это все народ крепкий… А чуть послабее человек — закружится у него голова от золота. А зачем оно нужно? Дрова — для тепла, хлеб — для сытости, одёжа, посуда, табуретка, стол, ружье — сразу понимаешь зачем. А золото? Нет, только горе от него.