Чистое золото
Шрифт:
У Тони опять перехватило горло.
— Я, мама, сама не смогу сейчас к нему подойти. Обидел он меня.
— Ты свой норов оставь! — сердито сказала мать. — От отца и обиду можно стерпеть, да еще от такого отца… Мало что в сердцах человек скажет… Дело не в тебе, а в нем. Он — то говорить с тобой не станет. Знаю его… Пока особо не заслужишь, и не подходи. Хуже будет.
— А ты, мама? Ты тоже сердишься на меня?
Тоня робко взглянула на мать. Тяжело было Варваре Степановне видеть приниженными всегда смелые дочерины глаза.
— Да,
Неожиданно для Тони Варвара Степановна подошла к ней и, подняв за подбородок лицо дочери, зорко глянула на нее.
— Иль уж иначе никак не можешь? — строго спросила мать.
— Не могу, мама, — ответила Тоня, прижимаясь к плечу Варвары Степановны.
Глава седьмая
В доме Кулагиных, где всегда дышалось легко, словно сгустился туман. Тоня старалась не попадаться отцу на глаза. Николай Сергеевич тоже избегал встреч с дочерью. Переносил ссору он, видимо, тяжело; заметно осунулся и пожелтел, но глядел на Тоню с нескрываемой неприязнью. Встречаясь с ним взглядом, она каждый раз внутренне вздрагивала.
«Ненавидит, просто ненавидит! — думала Тоня. — Куда же вся любовь девалась? Как не было!»
Порою приходили к ней горячие, несправедливые мысли:
«Может быть, любовь в том и состояла, чтобы самолюбие свое тешить? Это ему всего нужнее… А обманулось самолюбие — и чувство пропало… Ведь не спросил толком ни о чем, не разобрался… Разве так поступает любящий отец?»
И Варвару Степановну придавило несогласие в доме. Как всегда, неторопливо и спокойно, выполняла она обычные дела, но величавое лицо стало строже, а между густыми бровями залегла бороздка.
Весть о том, что Тоня остается, быстро облетела прииск, и Кирилл Слобожанин, встретив ее, оживленно заговорил:
— Слушай, ты, говорят, здесь осталась и в шахту идешь? Это ведь замечательно! — Он улыбался и не скрывал своего удовольствия. — Нет, право, это очень хорошо, я рад…
— Тебе-то легко радоваться, — задиристо сказала Тоня, — а мне это знаешь как достается…
— Что, старик сердится? — участливо спросил Слобожанин. — Ну-ну, не хмурься, все уладится. Старик…
Он задумался. Странное выражение его глаз, к которому Тоня уже привыкла, опять поразило ее.
— Слушай, старику нужно отдохнуть. Он переутомился, верно? — Не дав Тоне ответить, он продолжал: — Ты, значит, решила, что Слобожанин легко живет… Хорошая девушка на прииске осталась, он и рад. Ошибаешься… Легко тот живет, кто не делает ничего.
Кирилл подошел ближе к Тоне и сказал, почему-то понизив голос, строго глядя ей в глаза:
— Работу мы развертываем, ты об этом знаешь, а людьми не богаты. Я тебе говорил. Вот почему дорого, если культурная молодежь к нам идет. Ни по какой другой причине. Понятно?
— Что же я-то? Рядовым работником буду… —
— Ты? Ты десятилетку закончила, комсомольский стаж у тебя. Мы на таких ведь опираться можем.
У Тони посветлело на душе.
— Меня упрекнул один товарищ, — вспомнила она уколовшие ее слова Петра. — Учиться не поехала — значит, общественный долг свой забыла.
— А тут что? Не общественный долг? — горячо заговорил Кирилл. — Ты не знаешь, какая это подмога! Я каждому, кто школу окончил и здесь работать собирается, всей душой благодарен. Таких дел наделаешь!.. Было бы желание.
— Желание есть, Кирюша. Мне после воскресника работа показалась такой интересной!
— Ну, и все!
Он крепко потряс ее руку и, уже отойдя, крикнул:
— Замечательно! Очень рад! А старику — отдыхать. Обязательно!
«Дельный парень, а с чудинкой», — пришли Тоне на ум слова бабы-штейгера о Кирилле.
Но после разговора с ним ей стало немножко легче.
У Павла она не была несколько дней, а когда пришла, сразу увидела, что он в особенном настроении. Какой-то мягкий боязливый свет озарил его лицо, когда он услышал Тонин голос.
— Ты! — порывисто сказал он. — Я жду тебя не дождусь. Расскажи, сделай милость, что там у вас стряслось?
— Погоди, не налетай с вопросами… Дай отдышаться… Быстро шла… — проговорила она.
Тети Даши не было. Алеша уже пришел из детского сада и играл в уголке.
— Внимание, внимание! Говорит Москва! — объявлял он своим игрушкам, расставленным вдоль стены, и важно грозил пальцем одноухому зайцу, который из-за увечности, очевидно, не мог быть достаточно внимательным. — Московское время двадцать четыре часа. Пи-и, пи-и, пи!
— Вон как? У тебя уже двадцать четыре? — сказала Тоня.
— Ну что же? Рассказывай! — настойчиво повторил Павел.
— Да тебе уж, поди, всё рассказали?
— Говорили ребята, будто ты нынче не едешь…
— Не еду. Хочу эту зиму здесь пожить, поработать.
— Да нет, тут что-то не так… Скажи, денег, может быть, нет? Или Варвара Степановна не так здорова? — тревожно допрашивал Павел.
— Нет, мама ничего… и деньги нашлись бы. Просто решила так.
— Ты, видно, совсем доверие ко мне потеряла, не хочешь сказать правду!
Он произнес эти слова с огорчением.
— Что ты, Павлик! — сказала Тоня как можно естественнее. — Я просто считаю, что перед вузом нужно немного поработать, узнать жизнь… Почему это тебя так удивляет?
— А правильно ли ты решила, Тоня? Подумай хорошенько. Разве не лучше поскорей институт окончить, стать самостоятельным человеком? Кажется мне, что ты недостаточно в этом разобралась… А может, и скрываешь все-таки причину? Скажи мне, Тоня. Ну скажи, прошу тебя!
Ни сухости, ни замкнутости не было сейчас в нем. Перед Тоней сидел ее прежний участливый, добрый друг, но она в смятении молчала, а Павел ждал.