Чистое золото
Шрифт:
— Разве сейчас есть все, про что ты рассказал: хозяева, кабаки с елками, грязные бараки? Мало ли что прежде бывало. Теперь золото на пользу людям идет! — горячо сказал Павел.
— Теперь не то, — согласился Ион: — в бараках чисто, хозяина нет, не обманывают народ, сколько заработал — столько дают… А раньше-то!..
— Так «раньше-то» прошло!
— Э! — поднял палец Ион. — Думаешь, все плохое забыть можно? Не-ет! От золота какое зло было — все на нем осталось. Его трогать не надо, пусть в земле лежит. Советская власть
— Так! Значит, советская власть должна запретить золото добывать? — засмеялась опять Тоня.
— Вот-вот! — торжественно ответил старик. — Надо запретить. Стараются хорошую жизнь сделать, а золото берут… Не надо. Это вещь плохая. Кто в руки взял — пропал.
— И я, по-твоему, пропаду?
— Может, не совсем пропадешь, а хуже, однако, станешь.
«Что ты говоришь, Ион! Не ожидала от тебя такой глупости, право!» — хотела ответить Тоня, но смолчала. Голос старика, его обветренное морщинистое лицо, даже руки, которыми он не спеша набивал трубку, показались ей вдруг очень печальными. Он искренне верил в то, что говорил, и огорчался, что его не понимают.
— Павлик, — сказала она, — поговори с Ионом. Объясни, что все это совсем не так… Нельзя, чтобы хороший человек неправильно думал. Ты сумеешь сказать, он тебе поверит.
— Конечно, конечно. Я этого так не оставлю, — оживился Павел. — И ведь хитрец какой! Всегда не любил золота, а почему — не говорил… Оказывается, у него целая философия. Ну, погоди, старик, я ее разобью!
— Не знаю ничего про твою фило… про то слово, что ты сказал, а разбить правду трудно тебе будет, однако, — усмехнулся Ион.
Тоня собралась уходить. Павел проводил ее до сеней.
— Я со стариком поговорю, — обещал он. — А ты… Ну, желаю удачи!
Вечер, проведенный с Павлом, и огорчил и обрадовал Тоню. Грустно было, что друг не расспросил ее толком, не пришлось рассказать о ссоре с отцом. А в то же время было в нем заметно какое-то живое волнение. Конечно, он рад, что Тоня осталась… И как решительно взялся перевоспитывать Иона!.. «Бедный! — подумала Тоня. — Раньше ни одно дело не обходилось без него, а сейчас он в стороне. Надо, чтобы и теперь к нему обращались за советом, за поддержкой… Ведь самое важное в жизни — знать, что ты нужен людям».
Окрыленная этой мыслью, Тоня вспомнила, что сейчас придет домой и опять наступит это тягостное состояние, когда она старается незаметно поесть, незаметно пройти в свою комнату… Давно уже она не сидела за столом вместе с родителями. Сколько времени ни проводи у подруг, как редко ни бывай дома, а тяжелые минуты есть в каждом дне. И мать не очень-то вдается в настроения Тони, не стремится примирить ее с отцом. Видно, она лучше знает его и считает, что пока ничего сделать нельзя. Пока! А долго ли протянется это «пока»? Недели? Месяцы?
Около своего дома Тоня вздрогнула, услыхав смех
Тоня неслышно подошла, стараясь держаться в тени. До черноты загорелая, веселая Татьяна Борисовна глядела в окно, а на завалинке пристроились мальчики. Митхат торопился рассказать какую-то сказку, а Новикова все время мешала ему, спрашивая:
— Нет, в самом деле всю прочитал сам? От начала до конца?
— Честное слово, Татьян Борисовна. Вот Степа скажет.
— Читал, читал он, — солидно подтверждал Степа. — Ты дальше валяй, Митхат.
— Видит — на базаре чужой человек, — чуть нараспев и неверно произнося слова, продолжал Митхат. — И он спрашивает: «Как тебя зовут и чей ты сын?» — «Отец мой портной Мустафа, а меня зовут Аладдин». — «Пойдем ко мне, милый племянник, ты мой сын брат!»
— Сын моего брата, — серьезно поправила Новикова.
В глазах ее сияла такая чистая радость, такая гордость за мальчика, что Тоне показалось, будто она подглядела что-то сокровенное, обычно скрываемое человеком. Она хотела отойти, но Татьяна Борисовна заметила ее:
— Тоня, вы? Здравствуйте! Идите сюда.
Тоня подошла к окну.
— Мы сегодня в обед только вернулись, — оживленно говорила Новикова. — Не все еще приехали. Петр Петрович остался на ботанической станции. Какое чудесное путешествие было! Сколько красоты видели! В бурю попали на Золотом озере. Оно страшное, вы знаете… Да что же это я! Забыла совсем…
Она скрылась на мгновенье в комнате и поставила на подоконник корзину, полную яблок.
— Вот какая прелесть! Они там выращивают на станции. И нам дали… Ешьте, Тоня. Ребята, а вы? Берите, берите!
Тоня взяла тяжелое розовое яблоко:
— Спасибо. Там для вас письма были и телеграмма…
— Знаю. Мне Варвара Степановна отдала. Телеграмма от Надежды Георгиевны. Задержали ее в санатории, приедет только тридцатого.
— Не застанет уже наших.
— Да, вас не застанет.
Желтый свет лампы падал на смуглые руки Новиковой, на корзину, наполненную гладкими, с ровным румянцем плодами. В полосе света появлялись то черные блестящие глаза Митхата, то вздернутый нос и круглые щеки Степы. Мальчишечьи крепкие зубы с хрустом надкусывали яблоки. Женщина в окне улыбалась и казалась спокойной, почти счастливой…
Тоня подумала, что невозможно нарушить эту мир рассказом о своих бедах. Она не ответила Татьяне Борисовне и вскоре, пожелав ей и ребятам спокойной ночи, ушла.
А на другой день Новикова, узнав обо всем от Варвары Степановны, приступила к Тоне:
— Но ведь это ужасно, что Николай Сергеевич так на вас сердится! Хотите, я поговорю с ним, попытаюсь помирить?
— Нет, Татьяна Борисовна, — ответила, сдвинув брови, Тоня, — я прощенья у него просить не могу. Я не из-за каприза осталась. Не говорите ему ничего.