Чистое золото
Шрифт:
— Что ты еще выдумаешь! — со страхом сказала Новикова. — Пойдем скорее, милый, тебе спать нужно.
Но у Митхата ноги заплетались, и Петр Петрович взял его на руки. Усталые, они совещались, не обойти ли кругом Малиновую гору, когда вдалеке увидели Александра Матвеевича. Он всматривался, кто идет, приложив руку к глазам. Узнав товарищей, молодой учитель побежал навстречу и принял из рук Петра Петровича спящего мальчика.
От соседства с белой рубашкой Александра Матвеевича волосы и кротко смеженные ресницы Митхата казались еще черней.
— Спит, как будто сроду не озорничал, —
Глава шестая
— Кулагиным письмо заказное! Распишитесь.
Письмоносец Дуся подала Варваре Степановне сквозь открытое окно толстую разносную книгу и огрызок карандаша.
— Иди-ка, Тоня, распишись, — позвала мать.
Тоня готовила корм для утят. Отставив чугунок с кашей, она вытерла руки и подошла к окну.
— Должно быть, важное вам извещение, Тонечка, — сказала Дуся, пряча в сумку свою книгу. — Конверт серьезный…
Тоня растерянно глянула на пакет: Кулагиной Антонине Николаевне… И печатная крупная надпись «Московский институт истории».
— От кого? Что же не откроешь? — спросила мать.
— Из института, — сквозь зубы ответила Тоня.
— Ну, читай, читай скорее! Чего стоишь, как неживая?..
Институт извещал, что Антонина Кулагина, окончившая с золотой медалью школу прииска Таежный, принята на первый курс и будет обеспечена общежитием.
Коротенький текст был давно прочитан, а Тоня все еще держала письмо в руках, словно не могла постичь его смысл. Принята! Она студентка! Вероятно, ее друзья не сегодня-завтра тоже получат извещения…
— Ну вот, дожили! — сказала Варвара Степановна. — Рада небось?
— Мама, я снесу корм утятам? — неожиданно спросила Тоня.
Не дожидаясь ответа, она взяла чугунок с кашей и вышла во двор.
Денек был серый, и солнце только изредка прорывало плотные, низкие облака. На яркозеленом коврике травы посреди двора нежно желтели пушистые спинки утят.
Тоня высыпала корм в корытце и, присев на круглое полено, пристально смотрела, как жадные маленькие создания, суетясь и толкаясь, набивали зобы. Опростав корытце, утята зашлепали к луже, что осталась после недавнего дождя, и, азартно попискивая, стали рыться носами в грязи. Выводившая их наседка, волнуясь, топталась возле лужи и тщетно старалась выманить детей за загородку, на пустырь, где колыхались белые зонтичные цветы, словно там разостлали для просушки сквозное покрывало из русского кружева.
А Тоня была далека от этой мирной картины. «Что же делать? — в тысячный раз задавала она себе вопрос. — Надо решать сейчас, сию минуту». Вот он, тот порог, через который она боялась переступить.
Подняв голову, она заметила озабоченный взгляд Варвары Степановны, стоявшей у окна. Мать сейчас же отвела глаза в сторону и сказала:
— Утята-то, как челноки, снуют. Совсем пеструшку замучили… Боюсь, не вырастут к зиме. Поздно я нынче наседку посадила… А ты ведь, кажется, стирать собиралась? Иди, а то вода простынет.
Тоня кивнула, но не тронулась с места. Так и сидела, оцепенев, пока у калитки не раздался голос отца:
— Антонина Николаевна, что же не встречаешь?
Николай
— А! Никак из института извещение? Принята, конечно? Так! Что же вы мне ничего не говорите?
Тоня медленно встала и пошла к дому.
— Нынче только поспевай поздравлять дочку, — весело говорил Николай Сергеевич. — То с окончанием экзаменов, то с медалью, теперь с принятием в институт… А ты, мать, я вижу, уже пригорюнилась? Да и Тоня вроде нос повесила… К разлуке готовитесь? Ничего, ничего… Годок пролетит — и не заметим.
Николай Сергеевич молодецки подмигнул Тоне, но, вглядевшись в ее расстроенное лицо, встревожился:
— Ты здорова ли?
— Здорова… Я… папа… я поговорить с тобой хочу… — чуть слышно вымолвила Тоня.
— А хорошо обдумала, об чем с отцом говорить будешь? — сурово спросила Варвара Степановна, пристально глядя на дочь.
— Обдумала? Да, я хорошо обдумала… Я нынче не поеду в Москву, папа.
Выговорив эти слова, Тоня почувствовала, как щеки ее загорелись. На минуту стало легче. Самое страшное сказано.
Но Николай Сергеевич не понял.
— Ну ясно, еще не нынче, — успокоительно сказал он. — Вместе со всеми поедешь. Числа десятого экзамены начинаются у ребят… Еще недельку погуляешь.
— Нет, нет, папа, не то! Я совсем в этом году не поеду в Москву.
— Вот тебе раз! А куда же? Теперь менять уже поздно.
— Вообще не поеду. Здесь останусь. Я в этом году никуда ехать не могу… — твердила Тоня.
Голос ее звучал умоляюще. Она предчувствовала, что последует после того, как до отца дойдет смысл ее слов, и желала одного: пусть это совершится скорее.
И Николай Сергеевич наконец понял.
— Ты что же это, шутки шутить вздумала? — загремел он. — В чем дело, я хочу знать! Я десять лет работал, чтобы тебе образование дать… — Он задохнулся, закашлялся и продолжал сквозь кашель: — Имею я право спросить, как ты решила своей судьбой распорядиться?
— Николай Сергеевич, не расходись, — сказала побледневшая Варвара Степановна. — Спокойно об этих делах надо поговорить, обсудить все…
— Спокойно? — взвился Николай Сергеевич. — Это ты спокойно можешь говорить во всех случаях жизни. Ты ничего к сердцу близко не принимаешь… Первая потатчица! Была бы мать у нее разумная, не дожили бы до таких фокусов!
— Маму не трогай, пожалуйста, она здесь ни при чем, — нахмурясь, сказала Тоня.
— Вот как! Значит, ей от меня, злодея, защита требуется? Ты, чем мать выгораживать, изволь отвечать, что задумала! Слышишь?
— Слышу… Сейчас отвечу…
Тоня посмотрела на красное, взволнованное лицо отца, и ей стало так жаль его, что она вся подалась вперед, и голос ее стал глубоким и тихим, но прямо сказать, что не может расстаться с другом, она не посмела.
— Папа, ты выслушай только и пойми. Не могу я уехать… Я на шахту решила идти работать. Люди сейчас прииску нужны…