Чистое золото
Шрифт:
У клуба, где висел плакат: «Счастливый путь, друзья!», ждали Кирилл Слобожанин и приисковые комсомольцы. Снова начались рукопожатия, пожелания, напутствия, и когда машина в конце концов выехала из поселка, Лиза расплакалась.
— Как я в другом месте буду жить? — повторяла она. — Нигде таких людей нет, как у нас!
— Не плачь… — растерянно шептал ей Андрей. — Ну что это, честное слово… Неудобно…
Все жадно смотрели на поселок, медленно исчезавший за поворотом дороги, на копры шахт, горы. В их густой, темной зелени
Тоня сидела между Женей и Толей. Все трое молчали и лишь поглядывали друг на друга. Михаил Максимович изредка наклонялся к дочери и спрашивал, взяла ли Женя мамину теплую кофточку, уложила ли калоши.
Глядя на убегающие вдаль знакомые места, Тоня живо представила себе, что и она уезжает. Воображение уводило ее все дальше от родного уголка; несмело замирало сердце, точно предчувствуя впереди большие, значительные события, неудержимо надвигающуюся новизну.
«Разве я жалею, что не еду? — спросила она себя. — Нет, не уйдет это от меня».
А горы всё развертывали перед уезжающими свою многообразную и дикую красу. Белое стадо овец на склоне казалось облаком, запутавшимся в кустах. Иногда в высоте пролетали орлы, распластав сильные крылья. И все ниже и ниже спускалась дорога, чаще стали встречаться деревни, поля с желтеющим жнивьем, люди, машины. Шла выборочная уборка. Хлеб снимали с участков, на которых колосья достигли восковой спелости. На полях мелькали красные галстуки пионеров, собиравших колоски.
Внизу воздух показался другим: он стал проще, скучнее, без крепких запахов трав и хвои, без той особенной свежей остроты, которая присуща горному воздуху, а в долинах бывает только после сильной грозы.
На станции все рассыпались по платформе.
— Если будет трудно, Тоня, — говорил Илларион, — иди к Слобожанину — он всегда поможет.
— Знаю.
— Я на тебя надеюсь. Ты здесь поддержишь честь класса… Словом, где бы ни работала, покажешь себя.
— Не знала, что ты обо мне такого хорошего мнения, — засмеялась Тоня.
— А как же! Конечно, хорошего, — серьезно подтвердил Илларион.
— Мне казалось, что мы с тобой очень разные. У тебя характер чем — то на Нинин похож, а Нина всегда говорила, что мне больше всех надо.
— Видишь ли, — сказал Ила несколько смущенно и поправил очки, — семья у меня такая… Отец и мать очень хорошие люди, но… как бы это сказать… суховаты, что ли. У нас в доме неприличным считалось слишком резко выражать свои мнения, проявлять чувства. Может быть, какой-то отпечаток это и на меня наложило. Но если внешне я такой… чересчур спокойный, то понимать я способен. Мне твоя последовательность и прямота всегда нравились.
— Ну, я рада! — Тоня протянула ему руку и хотела отойти к подругам.
Но ее остановил Толя Соколов:
— Тоня, на минутку! Еще один прощальный разговор…
Они дошли до края платформы. Соколов молчал.
— Ну, что же ты? Говори, сейчас поезд
— Я, Тоня, хотел попрощаться с тобой отдельно и поблагодарить тебя.
— За что, Анатолий?
— Ты знаешь, — тихо сказал Соколов и поднял на нее глаза. В них был такой благодарный и теплый свет, что и Тонин взгляд просиял навстречу юноше. — Я тебя долго любил, Тоня, — уже смело и просто сказал Анатолий. — И никогда мне не приходилось думать о тебе плохо. Это ведь, наверно, не часто бывает. Вот за что спасибо. Любовь у меня была несчастливая, — улыбнулся он, — а вспоминать ее буду с благодарностью. Потому что ты настоящая девушка, которую стоит любить.
Тоня смутилась:
— Ну, Толя, что ты, право…
И еще… Наверно, нелегко тебе в жизни придется. Но я как-то за тебя спокоен. Уверен, что все выдержишь. Вот что я хотел сказать.
Они снова поглядели друг на друга и внезапно поцеловались.
Где-то близко загудел паровоз.
— Поезд идет! Скорее! — крикнула Тоня.
Поезд с шумом прогрохотал мимо, и они бросились к передним вагонам.
— Ну, мама… — Анатолий подошел к матери.
Зинаида Андреевна обняла сына и долго, не отрываясь смотрела на него.
— Прощай, фантазерка! — сказала Тоне Нина. — Желаю тебе… желаю, чтобы ты не менялась.
Она ласково засмеялась и вошла в вагон, куда за ней протиснулась взволнованная докторша.
— А со мной, со мной, Антонина!.. — говорила заплаканная Лиза.
Теплое мокрое лицо ее прижалось к Тониной щеке.
— Тонька моя золотая, моя дорогая подружка! — горячо шептала Лиза прямо в ухо Тоне. — Пиши, слышишь? С Андрюшкой дружи, слышишь?
— Все слышу, милая. Ты с ним-то простись, он ждет не дождется, — сказала Тоня, гладя спутанные кудри.
Лиза повернулась к Андрею, а Тоня, взяв Женин багаж, подала его уже стоявшему на площадке Соколову.
Михаил Максимович никак не мог расстаться с дочерью. Он целовал ее волосы, руки, глаза, а Женя, плача и улыбаясь, повторяла:
— Папа, не скучай! Не тоскуй без меня, папа!
Обняв Тоню, она шепнула ей:
— Пусть все будет у тебя хорошо, Тосенька.
— Садитесь скорее! Садись, Женя! — закричали кругом.
Женя прыгнула в вагон и с площадки показала Тоне глазами на отца.
— Да, да, Женя, да! — громко сказала Тоня.
Лиза вскочила в поезд уже на ходу. Затем на площадке началось какое-то смятение, и со ступенек скатилась докторша. Отъезжающие со страхом следили за ней.
Мелькнули еще раз темные волосы Жени, очки Иллариона, махнула белым платочком Нина, и поезд, загудев, понесся вперед. Он на мгновенье показал открытую площадку последнего вагона и скрылся за горой.
Так же шумно и нетерпеливо он ворвется в жизнь людей в других городах и поселках, унесет их с собой вместе с надеждами, мечтами, заботами. Сколько народу ждет его сегодня — кто с радостью, кто с печалью…