Чм66 или миллион лет после затмения солнца
Шрифт:
"Кто не желает смерти отца? Если бы здесь не было убийства отца, они бы рассердились". Отцеубийство собрало в зале суда публику, по мнению Ивана, не столько потому, что оно само по себе происшествие незаурядное, а более потому, что каждый из нас, а вовсе не какой-то там безликий обыватель, при неблагоприятном стечении событий и условий и сам не прочь поднять бронзовый пестик на родителя. Иван о том не говорит, но в подтексте признания ощущается предложение поразмыслить на тему, что вообще следует понимать под покушением на жизнь отца? В чем собственно состоит его роль? Что стоит за понятием отец? У Федора Михайловича родитель, это не только глава семьи, воспитатель. Это, ежели взглянуть
"Жена Достоевского Анна Григорьевна вспоминала: 16 мая
1878 года нашу семью поразило страшное несчастье: скончался наш младший сын Леша… Чтобы хоть несколько успокоить Федора
Михайловича и отвлечь его от грустных дум, я упросила Вл. С.
Соловьева… уговорить Федора Михайловича поехать с ним в Оптину пустынь… Вернулся Федор Михайлович из Оптиной пустыни как бы умиротворенный и значительно успокоившийся и много рассказывал мне про обычаи Пустыни, где ему привелось пробыть двое суток. С тогдашним знаменитым "старцем", о. Амвросием, Федор Михайлович виделся три раза: раз в толпе при народе и два раза наедине…
Достоевский пришел к выводу, что "нужны исповедники и советодатели". Таких увидел он среди старцев: "…На Руси, по монастырям, есть, говорят, и теперь иные схимники, монахи-исповедники и советодатели… Эти монахи-советодатели бывают иногда будто бы великого образования и ума. Говорят, что встречаются некоторые с удивительным будто бы даром проникновения в душу человеческую и умения совладать с нею. Несколько таких лиц известны, говорят, всей России, то есть в сущности, тем, кому надо. Живет такой старец, положим, в Херсонской губернии, а к нему едут или даже идут пешком из Петербурга, из Архангельска, с
Кавказа и из Сибири. Идут, разумеется, с раздавленной отчаянием душою, которая уже и не ждет исцеления… А прослышит вдруг про какого-то монаха-советодателя и пойдет к нему…" (Дневник писателя).
Образ такого исповедника и советодателя – старца Зосимы – он создает в своем последнем романе "Братья Карамазовы". Современники были согласны в том, что его прототипом был старец Амвросий. По нашему же мнению, образ этот – синтетический. В нем обобщено явление, так что видятся в Зосиме черты других старцев и, конечно, преподобного Серафима Саровского тоже.
"Про старца Зосиму говорили многие, – пишет Достоевский, – что он, допуская к себе столь многие годы всех приходивших к нему
"исповедовать сердце свое" и жаждавших от него совета и врачебного слова, – до того много принял в душу свою откровений, сокрушений, сознаний, что под конец приобрел прозорливость уже столь тонкую, что с первого взгляда на лицо незнакомого, приходившего к нему, мог угадывать: с чем пришел, чего тому нужно, и даже какого рода мучение терзает его совесть, и удивлял, смущал и почти пугал иногда пришедшего таким знанием тайны его, прежде чем тот молвил слово".
О. Кузнецов и В. Лебедев. "Исповедники и советодатели"
Как уже упоминалось, в ста метрах от КазНИИ энергетики -
Никольский рынок и одноименная церковь. С востока обзор на главную церковь русского православия закрывает кинотеатр "Целинный", с западной стороны к храму прилепились чебуречная с овощным магазином.
С севера, через тротуарную дорожку, базар, с юга – скверик, с примыкающим зданием хореаграфического училища.
Чем примечательны первые руководители Никольской церкви? В шестидесятых годах главный поп Алма-Аты разъезжал на ЗИМе. Вне пределов храма старших и младших священнослужителей мало кто видел разгуливающими по городу. Если и попадались, то все они молодые, чтобы кто-то из них внешне был чем-то, хотя бы отдаленно, похож на киношного отца Зосиму, то таких у нас я не встречал.
Поп
Старец из "Братьев Карамазовых" заменяет Алешеньке непутевого отца и младший Карамазов не замечает, что от проповедей и поступков
Зосимы отдает театральщиной.
Дважды смотрел фильм и меня не покидала злость на старца. Тогда я полагал, что разъясняя Алешеньке, почему он бухнулся в ноги Мите, старец допускает неосторожность, произнося слова: "Я поклонился его будущему страданию". Поклонился не человеку. Получается, сам по себе человек у Зосимы не заслуживает уважения. Страдание отдельно, человек – отдельно. Возникает вопрос: если опытно прозорливый Зосима разглядел грядущую беду, что приключилась с Митей
Крамазовым, то от чего он вместо того, чтобы предупредить, остановить Митю, разыгрывает спектакль коленопреклонения?
Он что, созерцатель?
Добродетель, если она добродетель, прежде всего не слово, а действие. Исповедать сердце может и хорошо, но чем-то конкретно помочь – лучше.
Наверное, я невнимательно смотрел фильм и пропустил что-то важное, почему и раздражен на старца.
"Я научил, – он убил". Ивану и Смердякову не полагается сочувствовать. Как рассуждает нормальный человек? Отца можно недолюбливать, таить на него обиды, наконец, ненавидеть, но чтобы поднять на него руку – это уже там, за облаками. Некоторые из знакомых казахов считают, что в русской семье возможно все. Там, мол, найдешь любой – мыслимый, немыслимый – характер, причиной убиения способна послужить женщина, деньги, но чаще убивают друг друга по пьяни, из-за пустяка. Все, де, происходит из-за того, что русским, по мысли Чаадаева, на роду написано изумлять исступленностью, быть для остального мира пионерами в исчислении первообразной подлинных чувств, открывать дорогу в лабиринты бессознательного. Скорбное предназначение? Безусловно. Но кто-то ведь должен торить тропу в незнаемое. Потом, с другой стороны, наблюдать за жизнью других по программе "много полезного для себя исчерпать" на чужих ошибках, как к тому призывают предусмотрительные особи, чтобы только иметь удовольствие верно судить о жизни и втихомолку посмеиваться над горемыками, – роль может и удобная, но для познания самого себя никуда не годная.
Стравила братьев с отцом Грушенька, в свару она пыталась вовлечь и Алешеньку. Отца ликвидировали, в фильме никто о нем ни слезинки не проронил. Он хоть и соперник, но все же отец родной. О нем все забыли, кинозритель сопереживает Митеньке, желает для него освобождения.
Отцу Зосиме известно все наперед: Митенька обречен, улики, суд – это для протокола; катать тачки в сибирских копях суждено ему не по приговору суда, а потому как где-то там давно все решено.
Прозрение Грушеньки, которая пошла владимирским трактом за безвинным каторжанином, по-моему, мало что стоит. Природа возьмет свое, и на каторге она, не стоит и гадать, оправившись от потрясения, вновь начнет чудесить.
Но это уже не имеет никакого значения. Роман завершен.
По-хорошему, история братьев Карамазовых без убийства родного отца не имеет смысла – роман без криминала камерный. Убийство родного человека – это опять же не столько напоминание, что в жизни все бывает, но и постановка вопроса в общем виде: почему, в конце концов, каким бы эгоистом-распутником не был отец, на него нельзя поднимать руку? Федор Михайлович написал роман не для того, чтобы показать, как ни за что ни про что пошел на каторгу Митенька.