Чм66 или миллион лет после затмения солнца

Ахметов Бектас

Невероятно…Событие величайшее…".

Ситка навострил уши.

– Папа, вы о чем?

– О Гагарине.

– Папа, вы как маленький. – Ситка учил отца уму-разуму, стараясь не обидеть. – Верите коммунистической пропаганде?!

Папа однако обиделся.

– Что ты, балам? – Отец встал с кровати, бросил газету на пол и ушел в спальню.

В отсутствие папы я часами просиживал за его столом. Две тумбы, запираемые на ключ; верхний ящик он оставлял открытым. На письменном столе обычный порядок. Слева толковые словари Даля и Ушакова, стопка чистой

бумаги, справа – казахско-русский словарь, по центру стола, с краю – письменный прибор, стальной календарь- перевертыш, деревянная карандашница.

Чиркая бумагу за письменным столом, однажды я начал писать стихи.

Всего написал три стихотворения. Одно было про Гагарина.

У нас сегодня радостная весть,

В космосе сегодня что-то есть,

Сегодня в космос Гагарин взлетел,

В космосе у него много полезных и добрых дел.

Радирует: пролетаю над Америкой,

Подо мною мелькают материки.

И вот наконец посадка,

До чего же Вселенная сладка.

Показал родителям. Что тут началось! Мама с радости хватила кулаком по столу, папа позвонил редактору детского журнала. Редактор подыграл как надо. Не видя в глаза стихи, пообещал: будем печатать.

Я мало что соображал, но чувствовал: в стихах что-то не совсем то. От показа произведения в школе предостерегли братья. Нет, они не смеялись над стихами. Наоборот, похвалили. Меня насторожили интонации.

Первым рецензию выдал Доктор.

– Стихи трубовые…

– Шеф оценил более определеннее.

– Что мне понравилось в стихах? – Шеф смотрел на меня с любопытством. – Поэт ты смелый – три раза подряд слово "космос" поставил.

– А сколько надо?

– Для начала три раза достаточно. – Погладил меня по голове.- И с ударением в материках тебе вообще равных нет.

Вроде хвалят. Радоваться надо. Да, но опять же тон.

Я много чего боялся. Боялся как бы в животе не завелись аскариды.

Боялся, что глубокой ночью американцы нанесут по нам ракетный удар.

Еще я боялся за братьев.

Доктор, Шеф и Джон шатались по ночам. Родители давно спали, а я с открытыми глазами лежал в темноте на диване и ждал возвращения братьев. Когда спал в детской, то знал, что Шеф в дверь звонить не будет, а прямо с лестницы постучит мне через стену.

Старался возвращаться тихо и Джон. С шумом и грохотом приходил домой Доктор. Сонная матушка выходила в ночной сорочке из спальни.

Морщась, выпаливала: "Тарслатпа!".

Я вышел во двор. Возле арки прогуливалась Людка Марчук.

– Привет! Ты где это загорел?

– На Аэропортовском озере.

Людка рыжая и живая девчонка. Училась она в восьмом классе и ходила с Тараканом, соседом по подъезду.

Таракан похож на Омара Шарифа. Только в сравнении с Тараканом

Омар Шариф покрестьянистее будет. Роднила обоих и многозначительность.

Таракан знал, что хорош собой и если, кого не мог срезать по-честному, то непременно отмечал: "В твои годы я девочек…". Что было, то было. Девочки любили Таракана.

Прежде Людка

Марчук не замечала меня. И сейчас, когда она ни с того ни сего заговорила со мной, я вдруг почувствовал, что это неспроста. Я покрылся мурашиками. Марчук старше меня на несколько лет и это прекрасно.

Какая она добрая и хорошая.

Люда радовалась быстрому приходу жарких дней. О чем-то спросила и вдруг предложила: "Давай через неделю поедем с тобой на

Аэропортовские озера. Согласен?".

Она еще сомневается.

Через неделю с утра я стоял под ее окнами.

– Люда! – позвал я.

– А, это ты…- Марчук появилась в окне. – Как дела?

– Люда, я за тобой.

– За мной? – Марчук наморщила лоб.

– Забыла? В прошлый четверг договорились поехать на

Аэропортовское озеро.

– На Аэропортовское озеро? – Люда до пояса высунулась из окна.

Что с ней? – Ой…!Забыла… Извини…- Она задумалась. – Та-ак…

Сегодня ведь тоже четверг?

– Ну и что, что четверг?

– Как ну и что? Разве ты не знаешь? После обеда горячую воду будут давать.

– Люда… Можно и в Аэропортовском озере искупаться. Возьмем мыло с мочалкой… Вода там чистая и теплая.- я не отступал.

– Не сердись. Давай в другой раз. Хорошо?

– Ладно.

Хорошо то хорошо, но если бы Люда знала, как я ждал четверга.

Таракан кличкой обязан другу Галимжану Каймолдину. Галимжан звал его так за то, что когда дружок напускал на себя загадочность, то усики шевелились у него точь в точь как у насекомого.

Самого Галимжана красавцем назвать трудно, но успех у девушек тоже имел. С набриолиненным коком, с начищенными до зеркального блеска туфлями выходил он из подъезда и горделиво посматривал по сторонам, словно говоря: ну и кто мне скажет, что я хуже Таракана?

Лоб у Галимжана обрывался чересчур круто, глаза посажены глубоко, нос напоминал плохо прилепленный обрубок. Другой их с Тараканом общий друг Руслан поименовал Галимжана "Тупорылым".

Дружил я с младшим братом Галимжана – Пельменем. Звали Пельменя

Берик. Добродушный и покладистый. Покладистым мальчиком был и его друг Давид Болтянский. Всем был бы угоден Давид, если бы упорно не скрывал, что он стопроцентный еврей.

Старшие пацаны мучали его: "Признавайся, ты ведь еврей". Давид отказывался от еврейства и стоял на том, что он якобы чистый молдаванин. В доказательство ссылался на то, что приехали они из

Кишинева. А там, мол, почти все такие, как он.

Однажды Давид заигрался с карбидом. Полыхнуло, раздался звук, который привлек соседку со второго этажа. Соседка высунулась из окна и осыпала бранью Давида. Мальчик огрызнулся. Белесая тетка с горестной укоризной покачала головой:

– Эх, еврей, еврей, еврей…

Давид враз уменьшился в росте, втянул в себя голову. Я стоял рядом и все слышал. Ехидство накатило на меня и я спросил: "Что она сказала?".

Давид покрылся багрянцем и силился изобразить улыбку. Оглядываясь по сторонам, он выдавил из себя: