Чокнутая будущая
Шрифт:
— Не набросишься, — угрюмо сказала я, поймала его внимательный взгляд и разозлилась. Я что, таблица умножения, которую надо запомнить? — Во-первых, я совершенно не в твоем вкусе. Тебе нравятся расчетливые блондинки. Во-вторых, ты Король мечей, а это значит, что тобой руководит разум, а не эмоции. Если честно, — тяжелый вздох вырвался из моей груди, — я понятия не имею, как именно отыграется этот расклад. Влюбленные — выбор, Дьявол — порочная зависимость, Луна — тайна. Колесо фортуны — ну, ты и сам видишь, судьба буквально сталкивает нас нос к носу.
Антон слушал меня с таким видом, будто хоть что-нибудь понимал. Ну, или пытался понять. По крайней мере, его внимательность никуда не делась. Ой, да он на мне дыру протрет!
Пришел официант с огромной Алешиной рулькой, и я попросила упаковать ее с собой.
Борщ медленно остывал перед Антоном, к салу и хлебу он тоже не притронулся.
Так и голодал перед тарелками, полными еды.
— Знаешь, что самое неприятное в тебе? — отрывисто спросил он, когда мы снова остались вдвоем. — Ты ведь меня даже не знаешь. Играешь в цветные картинки и не видишь перед собой человека. Это весело?
— Иногда, — честно призналась я, неосознанно погладив лацкан, пробежала по нему пальцами, увлеклась и потерлась о ткань щекой. Поймала мгновение, когда линия губ Антона стала жестче, опустила руки. — Сложно остановиться, когда ты реагируешь. Это как с чипсами — и вредно, и невозможно съесть всего пару штук, а не всю пачку за один присест.
— И как же не реагировать? — медленно уточнил он. — Велишь отрубить себе голову?
Ах ты повторюшка!
Он подхватывал мои интонации, зеркалил и отражал — и не понимал, как завораживающе это выглядит.
Наверное, что-то отразилось на моем лице — лишнее, сложное, — потому что Антон вдруг снова закрылся, нахмурился.
— Я попрошу счет, — сказал он. — Ты доела?
— Сиреневый рис? Я бы вообще поостереглась называть это едой.
Он отправился платить — очевидно, ему было слишком сложно подождать официанта, захотелось сбежать.
На следующей остановите, пожалуйста, выйду на другой планете.
На этой — слишком много навязчивых женщин со странными фантазиями.
Мне бы подошли более очаровательные создания вроде рептилий.
Что вы говорите? Какая-то гадость ко мне прилипла? Ничего важного, всего лишь жена моего брата, выбросите ее в открытый космос, да и забудем об этом.
За несколько минут, пока Антона не было, я успела посеять, полить и взрастить такую раскидистую обиду, что она кусалась, как крапива.
Вскочив при его приближении, поспешно потянулась за плащом, но Антон меня опередил. Ловко захватил рукавами мои руки, а это не у всех получается с первой попытки.
Поправил ткань на плечах.
Провел ладонями вниз, до локтей. Показалось — будто кожей к коже, хотя нас разделяло несколько слоев плотной ткани.
Шепнул на ухо:
— Если не можешь раздеть женщину, то остается только ее одеть.
Потерялась в зеркалах, не в силах различить истину от фальши.
Пошатнулась и ухватила
— Я тебя отвезу, — сообщил он, — раз уж выпить мне сегодня так и не довелось.
На улице моросил дождь, достаточно мелкий, чтобы не испортить макияж, но достаточно меланхоличный, чтобы напомнить: лето закончилось. Впереди нас ждут долгие месяцы скуки и холодов.
В машине я зажала бутылку коленями, обтянутыми черной сеткой чулок, чтобы пристегнуться.
— Куда? — спросил Антон, заводя двигатель. — В квартиру или дом?
— К тебе, — бездумно ответила я.
У него стал интересным профиль: римским. Не в плане правильных черт лица, а окаменевшим. Стиль: мраморная статуя.
Потом Антон, ни слова не сказав, тронулся с места.
Я сделала глоток шампанского и устроилась поудобнее. Плащ распахнулся, поправлять его не хотелось.
Капельки печали струились по стеклу.
Пакет с рулькой благоухал на заднем сидении, сбивая с лирического настроя.
Плотские запахи, плотские желания, плотские люди.
Плоские?
Скорее, черно-белые силуэты, чем объемные и яркие.
А так хотелось — черпать полными горстями.
— Скорее бы декабрь, — проворчала я, — мандарины, гирлянды, деды морозы. Знаешь, я все время плачу, когда на детских представлениях малыши дружно кричат: елочка, зажгись! И елочка зажигается. Чудо.
— Что? — опешил Антон.
— Чу-до, — по слогам повторила я.
— Ты же понимаешь, что специально обученный человек просто втыкает гирлянды в розетку?
— Какая разница, каким образом это происходит. Главное — надежда торжествует. Я часто хожу на детские елки в театре. Мои ушки хороши, а у соседа лучше. Танец веселый наш — это лавата.
— Ненавижу елки, — тут же пошел поперек Антон, — и утренники. И школьные собрания. Хорошо, что Арина с каждый годом все взрослее, а Олег уже научился ходить по кабакам.
— А что любишь?
— Тишину. Одиночество. Сон. Паззлы.
— Тебе что, восемьдесят?
— Ты любишь тишину, одиночество и огород. Тебе что, шестьдесят?
Я засмеялась.
Антон притормозил на мигающий желтый и повернулся ко мне.
— Кстати, о возрасте. Ты никогда не думала о том, что Леха может быть тебе отцом?
— Вот это был бы поворот! — я весело округлила глаза. — Представляешь себе? У мамы инфаркт, у Алеши инсульт, у меня гипертонический криз. Но увы, милый мой, вся эта древнегреческая драма никогда не грядет: я отправляла маме его фотографии и все остальные данные. Знаешь, в школе я на каждого взрослого мужчину смотрела с ожиданием. Мне казалось, вот-вот он воздест руки к небесам и завоет: «О, моя потерянная дочь! Наконец-то злой рок смилостивился над нами!». Но никто не спешил заключать меня в объятия, а вот привычка смотреть на мужчин постарше как на перспективных папаш осталась со мной на всю жизнь. Что ж, кажется, возвращение Будулая мне не светит.