Чтица Слов

Зингер Татьяна

Умирающего Иттана - точнее те ошметки, что от него остались, - нашли местные дети. Именно они, осмотрев «мертвеца» и ощупав его карманы, поняли, что он дышит, и побежали к единственному знахарю нижнего Затопленного города, деду Захарию. А тот сказал:

– Помогите донести. Выходим.

Иттан всего этого, конечно, не знал. Гораздо позже он проснулся в холодной нише, лишенной очага, и его то знобило, то бросало в жар. А рядом суетилась какая-то женщина, руки которой были мягки и теплы, и уговаривала проглотить хотя бы ложку похлебки. На вкус та напоминала гниль. Он плевался, но пил.

И

вновь забытье. Чернота, в которую прорывается пламя. Оно лижет пятки и щеки, сжигает Иттана, превращая его в головешку.

После - холод ниши, ласковые уговоры. Вода, бесконечно сладкая и вкусная. Он захлебывался ею, но не мог оторваться ни на миг.

Когда сознание задержалось в теле на долгий миг, Иттан попытался расспросить женщину с теплыми руками, где он. Вместо слов вырвался не то стон, не то сип.

– Ой!
– охнула женщина.
– Захарий, он очнулся!

Но тогда Иттану не было суждено узнать, кто таков Захарий, потому что подруга-темнота вновь прикрыла ему веки.

Зато в следующий раз он проснулся от едкого запаха. Закашлялся.

– Поздравляю со вторым рождением, мальчик.
– Голос прорывался сквозь скрипучий шум в ушах.

– Кто вы?
– Иттан попытался рукой нащупать опору, чтобы приподняться.
– Что со мной?

– Лежи, не то швы разойдутся. Пей лучше.

Человек подал ему тяжеленую кружку, полную драгоценной воды.

– Швы?
– Иттан пил жадно, пальцы тряслись, и вода ручейками стекала по подбородку.
– Ещё!

Затем он провел пальцами у лица и с удивлением отметил, что в глазах медленно проясняется. В темноте то тут, то там мелькали пятна тусклого света. Они словно прорывали темную повязку.

– Не торопись.
– Человек отнял кружку.
– Лежи.

И тогда Захарий - разумеется, имя его Иттан узнал позже - рассказал, как нашел в низинах тело, изломанное и серое, бьющееся в предсмертной агонии. Но дышащее.

– С такими ранами не выживают, - прокряхтел Захарий, промокнув намоченную тряпкой лоб Иттан.
– А на тебе всё как на собаке зажило, за пару недель кости срослись. Ты - полукровка небось какая-то?

– Да, - согласился Иттан.

Какая разница, кем он был до того, как «переродился»?

Он действительно ощущал себя... неплохо. Слабо и вязко; кости ломило, в горле было сухо, кровь пульсировала толчками. Но он выжил. И это было странно.

– Оно и видно, - Захарий суетился рядом, и Иттан рассмотрел - увидел!
– испещренное морщинами лицо старого человека, пергаментную кожу и сморщенные губы, чуть подрагивающий кончик носа.
– Повезло тебе, что малышня ко мне прибежала, ну, я помог, чем смог.

– Вы - лекарь?

Дед почесал лысую голову.

– Как сказать. Магии обучен не был, да отец мой знахарем был, ну и я от него научился, как силу применять, чтоб людей лечить.

Всё ясно, маг-самоучка. В любой деревеньке или городе поменьше были такие; многие даже не представляли, что их способности дарованы богами, и что их можно развивать и увеличивать.

От кончиков его пальцев исходило живительное тепло, но Иттану оно почему-то не нравилось . Казалось чужеродным и даже разрушительным.

Выздоравливал он быстро и уже вскоре смог

вставать с провонявшей мочой лежанки. Узнал, что к Захарию приходят за помощью со всех ярусов Затопленного города: кто с ранениями, кто при тяжелых родах, кто с сущей мелочью. Дед не отказывал никому. Денег не просил, но от еды не отказывался. На то и существовал. Познакомился Иттан и с помощницей Захария, женщиной с теплыми руками, которая не стала называть своего имени.

– Нет у меня его, - буркнула она.

А Захарий после пояснил:

– Не любит прошлое вспоминать. Я её так же, как и тебя пару лет назад из лап смерти вытянул, ну, она и прибилась ко мне.

Дом - если четыре норы в земли можно назвать домом - Захария стоял у самого обрыва нижнего яруса. Оказалось, что вверху Затопленного города живет «элита», здесь же - те, кто слишком беден и слаб, чтобы выбить себе местечко поближе к солнцу. Целые семьи, обреченные на вымирание, этого солнца и не видели никогда. Кто-то боролся, цепляясь за любую возможность заработка. Самые храбрые мужчины шли охотиться на тварей, но возвращались редко. Другие уходили служить, чтобы высылать женам и детям, тощим что веточки, хоть какую монету. Женщины продавали себя. Дети - тоже.

Иттану было некуда идти. Для отца и матери он погиб, Тая - у Кейбла, слава о котором была самой недоброй. Её непременно нужно спасти, но для начала спасти бы себя...

И он попросил о временном убежище. Захарий согласился приютить Иттана на месяц.

Иттан часто бродил меж разрушенных, обваленных зданий нижнего яруса. Он слышал ещё от Таи, что когда-то этот город стоял сверху, но после, погребенный водой и камнями, навсегда скрылся с глаз людских. Уж не прокляли ли его боги?

Он ходил неспешно, прислушиваясь к нытью в ослабшем теле. Уставшие ноги не слушались, но Иттан упрямо ковылял дальше. Слишком долго он валялся в постели. Слишком много времени Тая пробыла с Кейблом.

Иттан гулял и тогда, когда женщина с теплыми руками, задыхаясь от бега, нашла его.

– Вот ты где! Дед просит твоей помощи, а ты шляешься по городу!
– она была взволнована как всегда, когда помогала Захарию, и недовольна тем, что не смогла исполнить его требование сразу же.

Иттан неоднократно предлагал знахарю свою помощь (не сказав, правда, что когда-то был светлым магом), но тот отвечал: «Позже». Потому теперь, получив возможность оказаться хоть чем-то полезным, Иттан весь подобрался.

Девочка лет десяти - хотя в Затопленном городе возраст не поддавался определению - лежала на полу. В её изумленно распахнутых глазах жизнь уже не теплилась. Грудная клетка была рассечена, и сквозь рану проглядывались ребра и бьющееся сердце. Кровь, пузырясь, вытекала наружу.

– Не стой столбом, помогай!
– прикрикнул Захарий.

Иттан тронул края раны магией. И почувствовал нечто новое. Удовольствие, словно в этой предсмертной муке перемешался дорогой алкоголь, нежность ласк любимой женщины и источник, подпитывающий резерв. Он втянул соленый аромат крови. Слизал с губ отголоски чужой боли. Голова закружилась, зато в глазах стало так ярко, как никогда. Высветилось то, что называлось аурой; невидное обычному глазу, неразличимое, скрытое.