Что сказал Бенедикто. Часть 2
Шрифт:
Вебер опустил взгляд.
– Господин генерал, не нужно, я не заслужил такого отношения.
– Вебер, твоя беда в том, что ты цены себе не знаешь.
Вебер отвык, оказывается, от теплых, доверительных интонаций и слов, разволновался, сердце предательски набирало обороты, разгоняясь до вчерашнего тумана в глазах. Не хватало упасть.
Гаусгоффер положил деньги в нагрудный карман Вебера и повел, обнимая за плечи, к дверям, а потом и по коридору. Салютовали Гаусгофферу, Вебер шел рядом, быстро бледнеющей тенью, и всё-таки был вынужден остановится.
– Господин
– Плохо? До чего ты довёл себя?
Вебер облокотился о подоконник, опуская голову. Абель вчера ударил его в грудь – сильно и резко, но сердечное трепетание прекратилось. До машины бы дойти, сам бы себе врезал. Вебер пытался успокоить сердце ровным дыханием, ничего не получалось. Что он вчера с собой натворил?
– Вебер, идем к Клеменсу, или я его вызову сюда.
– Господин генерал, не придавайте значения, голова закружилась, сейчас пройдет.
– Мне не нравится то, что с тобой сегодня творится.
Вебер, чувствуя всю тяжесть своего тела, повалился на пол. Очнулся он в кабинете Клеменса, тот смотрел с тревогой, Гаусгоффер, нервничая, расхаживал рядом и, едва Вебер открыл глаза, немедленно сел рядом.
– Вебер, у тебя сердце остановилось, ты понимаешь? Я Аланду голову оторву, что он с тобой делает?!
– Причем тут Аланд?
Вебер сел, несмотря на то, что Гаусгоффер пытался его удержать.
– Что за шрамы у тебя по всему телу? Что за дыры на сердце? Что с тобой там делают?
Вебер удивленно смотрел на Гаусгоффера.
– Господин генерал, меня взяли в Корпус разбитым куском мяса и собрали по частям, меня вылечил Аланд, это старые шрамы.
– Да, господин генерал, – подтвердил Клеменс, – это старые рубцы, хоть и не понимаю, Вебер, как тебя могли собрать после этого, хватило бы на десяток надежных трупов.
– Я быстро восстанавливаюсь, завтра…
– Никакого завтра, Вебер. Ты не понимаешь, что ты только что был мертв?
– Думаю, обморок.
Вебер прислушался к себе, опять частило, но сносно.
– Лежи, пусть кто-нибудь из ваших приедет тебя заберет, я позвоню Аланду.
– Вебер, тебе бы, и правда, сейчас за руль не садиться, – сказал Клеменс.
– Я аккуратно, сюда же я приехал и три часа читал лекции, все было в порядке.
Веберу удалось уйти, он отъехал, но в Корпус возвращаться не хотелось. Остановил машину у незнакомого парка, положил голову на руль, тело казалось чужим и онемевшим. Натворил он дел. Сейчас Гаусгоффер сцепится с Аландом, потом вообще хоть на глаза никому не показывайся. Аланд бы не пустил его сегодня, это понятно, раз уж он даже разминку ему заменил на восстановительную гимнастику, наверное, Вебер на ней и продержался четыре часа.
Если бы у него был угол, куда можно от всех забиться, сейчас он бы так и сделал. Неделю бы отлежался, восстановился, пока не занервничал, всё было хорошо, а теперь он обречен только и делать, что нервничать, он никому не может смотреть в глаза, барахтается, как в трясине, и чем больше пытается выбраться, тем глубже его затягивает. Замереть и не шевелиться.
Гаусгоффер – добрый старик, что ему за дело до Вебера? Лучше бы
Сейчас он вернется в Корпус, только немного походит, подышит и настроится на разрешение ситуации. Вебер вышел из машины, увидел в парке скамейку. Интересно, этот парк принадлежит частному дому или дом сам по себе, а парк сам по себе? Вебер облокотился о машину, опустил голову, стараясь справиться с туманом в глазах.
– Вам плохо? – Вебер услышал возле себя голос.
Обернулся, и тело его само выпрямилось, словно он сделался выше ростом. Рядом с ним стояла девушка, смотрела на него с искренним испугом. Вебер смотрел в ее глаза под бархатными, чуть поломанными в середине, линиями бровей. Удивительные глаза. Удивительное лицо. Удивительная близость этого удивительного лица. Разве он что-то мог ей ответить? Но и отвести взор от неё он тоже не мог. Она смутилась, отвернулась, отошла.
– Коля! Ему плохо.
К Веберу подошел человек с веселыми карими глазами, лицо обрамляет бородка, мягкая, чуть вьющаяся, воздушная. Глаза хорошие, умные. Только из-за него отодвинулась на второй план она. Вебер затосковал, стоило ей отступить. Словно он знал уже её тонкую кожу наощупь, знал пьянящий аромат волос этого существа. Вебер уронил руки.
– Вам плохо? – вопрос повторился.
Кареглазому лет тридцать, не больше, наверное, это его жена, а это их дом. Они вернулись домой, а у дома непонятно чья машина, и на машине висит черт знает кто унылого вида.
– Вам нужна помощь? У нас в доме есть телефон, можно вызвать врача.
Просто поразительно, первое, что приходит людям в голову, едва они видят Вебера, это вызвать врача. Аланд давно должен был его выгнать, удивляться только его терпению.
– Извините, я остановился не на месте, – сказал Вебер, открыл дверцу машины и снова оглянулся на девушку. Странное чувство, что он знает ее, он никогда ее не видел и видеть не мог.
– Извините, – повторил он, садясь в машину.
– Вы уронили, – мужчина подал Веберу его папку с лекциями, заботливо отряхивая ее. Папка развязана, листы посыпались, наверное, лежала за спиной, уронил, когда выходил из машины.
– Что это? Вы математик? Как интересно. Можно взглянуть?
«Взгляните, а я пока посмотрю в глаза вашей жене, и мне будет, что вспомнить, когда трясина сомкнется надо мной окончательно».
– Я работаю инженером, но люблю теоретическую, не прикладную математику. Как интересно! Николай Адлер, – говорящий подал Веберу руку, Вебер пожал ее.
– Рудольф Вебер.
– Вы торопитесь?
Надо было сказать «да», а он сказал «нет».
– Может, зайдете к нам? Очень, очень хорошо изложено, как интересно!